А об убитом здесь в подъезде я ничего не знаю, так же как и о вас. Кстати, кого это вы кокнули?
— Не я, а оперативник. Я ездил с ним для опознания. Это бандит из грабительской шайки. Я видел троих в бомбоубежище на Кировской.
— И сразу решили, что это бандиты?
— По некоторым признакам. Не хочется рассказывать.
— Кстати, воздушная тревога уже началась, а мы в подвал не спускаемся, — вмешался в разговор Клячкин.
— Стоит ли? — усомнился я. — Может быть, в подъезд спустимся?
— А может, в картишки перекинемся? — предложил Мельников. — В подкидного, а?
Мы согласились. Надоело в сырой подвал спускаться, а стоять в подъезде управдом не позволяет… Вот мы и усаживаемся иногда за карточный стол. Хочется хоть немного отвлечься от фронтовых тем. Я, как журналист, информирован лучше моих соседей по квартире. Часть наших газетчиков — военкоры. Приезжая в редакцию, они порой рассказывают больше и картиннее, чем сводки ТАСС и Советского информбюро. Поэтому, когда я ночую дома, меня обычно спрашивают, а я отвечаю. Сейчас же мне хочется не отвечать, а спрашивать.
— А почему вас, — спрашиваю я Сысоева, — так тревожит повестка из уголовного розыска?
— С чего вы взяли, что тревожит? Спросят — отвечу. Как наш дом разбомбили — пожалуйста. Как к вам вселили — извольте. С капитаном же я и двух слов не сказал, почему и кем он убит — понятия не имею. И эта повестка, по-моему, лишь проявление служебного рвения вашего оперативника. Ничего нового он не узнает. А убит капитан, думаю, какими-нибудь дезертирами или ворами в законе. Вы не рассказали нам, как встретились с ними, а работнику угрозыска, вероятно, дали, как это называется, детальный словесный портрет?
— Допустим.
— Или разговор их подслушали?
— Может быть.
— Ну и пусть ищет убийцу среди таких вот подонков. Чемодан ведь они сперли? Сперли. И документы тоже. Все ясней ясного.
Я промолчал. Прав был бухгалтер: ничего нового Стрельцов не узнает. Бывших воров, дезертировавших из армии, он найдет в Москве предостаточно. Ищи в пустых квартирах, допрашивай управдомов. Может быть, и найдешь среди новых жильцов убийцу нашего капитана.
— А как ты встретился с ними в убежище? — спросил Клячкин.
— Стояли рядом. Слышал их болтовню. Блатные словечки, разговор о пустых квартирах, — нехотя сказал я.
Перекидываемся картами. Помалкиваем. Сысоев на минуту выходит в уборную В комнате тепло от рефлектора, и пиджак Сысоева висит на спинке стула. Чуть-чуть сползает, и я поправляю его. Он необычно тяжел, что-то оттягивает его правый карман. Клячкин заинтересованно ощупывает его.
— Наган, — говорит он. — На ощупь, по крайней мере.
В эту минуту входит Сысоев. Заметил сразу клячкинский маневр с пиджаком.
— Наган, — повторяет он. — Вы не ошиблись. — Сысоев вынимает его из бокового кармана.
— А почему не сдали?
— Скорее: почему на службе не оставил… Верно, виноват… А вообще-то, мне оружие по должности положено: с деньгами дело имею.
— Как новенький выглядит, — говорю я только для того, чтобы заполнить паузу.
Револьвер вновь погружен в карман пиджака. Бухгалтер сдает карты. Я молчу. Ох и не нравится мне Сысоев. Где-то в подсознании у меня все еще тлеют угольки неприязни и недоверия. Наблюдателен и высокомерен, привык иметь дело не с людьми, а с цифрами. И почему он остался во фронтовой Москве, хотя по возрасту могли и его эвакуировать? Неужели только потому, что в городе есть еще промысловые артели? Трусоват? Да и Клячкин не мушкетер. Но почему я Клячкину доверяю, а Сысоеву нет? Видимо, я в чем-то несправедлив, ведь и в редакции есть люди, неприязнь к которым сильнее доверия.
Но Стрельцову в угрозыск я все-таки позвонил на другой день.
— Был у тебя Сысоев?
— Был, ну и что? — отвечает он почему-то равнодушно.
— У него есть наган.