А вот сам Васька Свистунов был неподвижен. То, что было когда-то его движением, свойством его, Васькина, организма, -- провалилось в ту же мрачную бездну, из которой теперь выпячивалась и хлюпала пасть.
Ужасное же было в том, что Васька хотел двигаться -- и не мог! Пробовал хоть рукой шевельнуть -- и не осилил! Напряг всю силу воли -- и остался на месте! Как будто всему, что когда-то неслось вместе с Васькой в безграничные просторы жизни, побеждало, разрушало, строило, -- всему пришел смертный конец, каюк, амба.
И когда дошло все это от восприятия до ощущения, и когда уловило это Васькино сознание, то сразу внутри все как будто успокоилось, а сознание начало действовать: подсчитывать, взвешивать, определять.
Да. Вот. Как же. Была Москва.
Была остановленность в работе.
Апатия. Разрушение нервных клеток, -- так сказал врач.
Потом -- Френкель. И еще... профессор. А потом что?
Да. Этот... как его -- монголенок; почему он блестит как яркий луч со своим кимовским знаком? Та-ва-ли-ся... Славный парнишка!
Бесконечная пустыня. Степь. Миражи. Караван... без конца караван.
Потом хунгузы, стрельба. Лама. Бегство.
Ночь такая же черная... как пасть. Да не пасть это вовсе! А что?
Потом... потом плантация. Этот британский сукин сын, и еще... китайская деревня... А потом все провалилось в пасть. Да не пасть это!
-- Так нет же, нет, не хочу! -- внезапно вспыхнув огнем, сказало Васькино сознание. -- Не хочу неподвижности! Не могу перенесть неподвижность! Да, мало того: неподвижность. И московской остановленности тоже не хочу. Не желаю!
Создает, двигает жизнь вперед --
-- Может быть, он в обмороке? -- спросил другой.
-- Притворяется, сволочь, -- возразил первый.
-- Ну, тогда до Яонь-цзы... Там-то живо перестанет притворяться, -- загадочно сказал другой.
Дверь тяжело поехала, закрывая свет. Снова донесся паровозный свист.
Васька ощутил, что он слаб, как не бывал никогда, что изредка возникает страшная боль в задней части его головы, и что связаны у него не только ноги, но и руки. И вновь Ваську окутала тяжелая чернота неподвижности.
19. Проводник Антипыч
Русский проводник Антипов, или как его привыкли звать -- Антипыч, протер глаза и с изумлением удостоверился, что он совершенно один. Антипыч вылез из лёссовой пещеры, почесал в затылке и отправился на поиски.
-- Ну, мангольцы-то так-сяк: к домам наверно двинулись, -- рассуждал он по дороге. -- А вот профессор-то наш где? И товарищ Френкель с товарищем Свистуновым? Не засыпались ли они куда ни-то.
Целые сутки блуждал Антипыч по бесконечным теснинам лесса; посчастливилось ему набрести на покинутую пещеру, в которой он нашел связку сушеной рыбы. Большинство других таких же пещер были населены грязными и оборванными детьми и стариками. При приближении Антипыча они или разбегались, или безмолвно ложились на землю, покрыв себя тряпьем. Добиться от них Антипычу ничего не удалось. В пустой пещере Антипыч поужинал рыбой, поспал, и утром двинулся в дорогу. К полудню добрел он до маковых плантаций и, завидев усадьбу, пошел к ней. Внезапно ворота усадьбы распахнулись перед самым его носом, и из ворот чуть не кубарем вылетел товарищ Френкель. Два здоровенных белых человека, ухмыляясь, захлопывали массивные створы ворот.
-- А-а-а-а, вы-так? -- крикнул Френкель, вставая и отряхиваясь от желтой пыли. -- Черти английские! Сволочи!
-- Болль-ше-вик! Девиль! (Дьявол), -- послышалось из-за ворот.
-- Чегой-то они вас, товарищ Френкель, -- заботливо спросил Антипыч, помогая обчиститься.
-- Да, как же, Антипыч, друг?! -- возбужденно кричал Френкель, принимая присутствие Антипыча, как совершенно понятное и естественное явление. -- Я пришел подмоги просить, -- Васька Свистунов пропал, понимаешь, -- а они... прямо по шее. Империалисты паршивые! Джонбули окаянные! И еще профессор этот: -- "Я нитшего не знай, я нитшего не понимай"... У-у-у, динозавр ископаемый... Жалко ему хунхузня яйцо в глотку не заколотила! Тоже. Па-ле-онто-ло-гия! Тьфу! Извошник! Красиви дженшин! Дерьмо синее!
-- Да куда ж товарищ Свистунов-то делся? -- недоуменно спросил Антипыч.
-- А! -- досадливо махнул рукой Френкель. -- Нас по приказу мистера его величества, вот этого самого плантатора, заперли в китайскую деревню. Ночью налетела банда, я насилу ноги унес, а Васька пропал. Так-таки, понимаешь, пропал без остатка. Я подмоги просил, а они... У, сволочь, -- погрозил кулаком Френкель. -- Ну, погодите, динозавры империалистские...
Шедший мимо рабочий-китаец в громадной шляпе остановился, глядя, как Френкель размахивает руками.
-- Я сейчас ходю спрошу, -- сказал Антипыч. И заговорил по-китайски. Китаец ответил, что он только что был в разгромленной деревне, и от жителей узнал, что "белые собаки" увезли с собой русского. Кроме того, китаец указал дорогу в расположенный недалеко город, где есть войска народной армии. Френкель и Антипыч двинулись по указанному направлению.
По дороге поражало совершенно исключительное изобилие нищих. Уже одно их количество указывало, что путники находятся в совершенно разоренной стране. Нищие -- старики, старухи, дети, а иногда и взрослые мужчины жалобно тянули руки с просьбой а помощи. У самых порот города сидело множество оборванных людей. Они тянули жалобную песню, -- Антипыч перевел ее слова:
Когда он встанет с мягкого ложа -- он бьет слугу,
Когда он по улице тихо идет -- говорит о судьбе бедняков.
Когда его кружит толпа -- он сулит горы счастья...
А во дворце на Пей-хо он спокойно и молча казнит.
Угадай же, житель Пэ-синя, о ком поется в песне?