Рембо постоянно заостряет внимание на своих отрицательных чертах. Он, в сущности, подчеркивает их. Выше, называя вторую половину его жизни Голгофой, я имел в виду, что он дал волю своим порывам. Его распинают не за его исключительные качества — благодаря им он снес бы любые муки, — но за то, что он дает волю инстинктам. Для Рембо эта уступка равна отречению; своенравные кони несут куда вздумается. Сколько теперь уйдет сил, чтобы выбраться на верную дорогу! Трудно даже себе представить. Порою кажется, что он не столько
Вам тоже не миновать с ними столкнуться!) Он презирал ничтожные удовольствия, которых жаждет большинство из нас. Он видел кругом отвратительную кутерьму, а остаться в истории еще одной загадочной закорючкой для него не имело смысла. Он хотел жить, хотел большего пространства, большей свободы: он хотел выразить себя, не важно как. Вот он и сказал: «Да пошли вы! Пошли вы все на …! » После чего расстегнул ширинку и оросил все вокруг — причем с изрядной высоты, как заметил однажды Седин. А это, дорогие рабы жизни, ведь и впрямь непростительно, правда? В этом-то и состоит преступление , не так ли? Отлично, давайте огласим приговор. «Рембо, вы признаны виновным. На глазах почтенной публики вам аккуратно отрубят голову во имя недовольных художников цивилизованного мира». В этот миг, представляя себе то ликование, с которым толпа всегда торопится к гильотине, особенно если там «выдающаяся» жертва, я вспоминаю слова Постороннего из романа Камю — и понимаю, что значит быть чужаком. Procureur81 только что обратился с риторическим вопросом к публике, присутствующей на суде над этим «чудовищем»: «A-t-il seule-ment exprime des regrets? Jamais, messieurs. Pas line seule foit au cours de 1'instniction cet homme n'a paru emu de son abominable forfait»82. (Настоящее преступление именно в этом, заметьте… вовсе не в том, что, собственно, совершено.) И тут, именно тут жертва продолжает свой внутренний монолог: «… А се moment, il s'est tourne vers moi et m'a designe du doigt en continuant a m'accabler sans qu'en realite je comprenne bien pourquoi. Sans doute je ne pouvais pas m'empecher de recon-naitre qu'il avait raison. Je ne regrettais pas beaucoup mon acte. Maistant d'acharnements m'etonnait. J'auraisvouluessayerde lui expliquer cordialement, presque avec affection, que je n'avaisja-mais pu regretter vraiment quelque chose. J'etais toujours pris par ce qui allait arriver, par aujourd'hui ou par demain. Mais na-turellement, dans I'etat ou I'on m'avait mis, je ne pouvais parler a personne sur ce ton. Je n'avais pas le droit de me montrer af-fectueux, d'avoir de la bonne volonte. Etj'ai essaye d'ecouter encore parce que le procureur s'est mis a parler de mon ame»83.