Гигантское колесо обозрения медленно, со скрипом поднимается вверх. Зеленое море весенней листвы затапливает крохотных людей и маленькие, словно игрушечные, палатки и скамейки. Ветер треплет волосы, Надя смеется и крепко сжимает руку матери, сидящей рядом. Ей весело и легко. Она словно наполнена опьяняюще-свежим воздухом и легчайшим ветром. К горлу подступает комок восторга. Хочется плакать и смеяться одновременно… Ей восемь лет. Восемь…
Другой осколок-воспоминание. Никак не получалась задачка по математике. Отец терпеливо объяснял ей. Раз, другой, третий. Наконец не выдержал, ударил дочь линейкой по пальцам. Было не больно, а обидно. Она залилась слезами. Услышав ее плач, из кухни прибежала мать. Она смотрит на них и не понимает, в чем дело. Отец виновато пожимает плечами. Мать ругает его. И тут он, распахнув руки, сгребает их в охапку и валит на диван. Смех, веселые крики. Она изо всех сил барабанит отца кулачками по спине… Мама шлепает его по груди полотенцем. Наконец он, поверженный, просит у них прощения… В каком она тогда была классе? Кажется, в четвертом или пятом.
И еще одно непрошеное воспоминание властно врывается в память. Как она целовалась за углом школы с соседом по парте. Димкой Розовым. Два года назад. Он подарил ей на Восьмое марта букет белых роз. Тонких, изящных, на длинных горделивых стеблях. Он подкараулил ее около школы и вручил букет. Не говоря ни слова. Надя стояла удивленная, даже не зная, что делать с этим букетом. Так они и стояли друг напротив друга. В молчании. Наконец Димка вздернул голову и сказал: «Ну, я пошел! » — «Спасибо! — опомнившись, крикнула Надя. — Спасибо. Подожди!» Он остановился. Надя подошла и в знак благодарности стиснула ему руку. А он наклонился и поцеловал ее. Хотел в щечку. Но Надя от неожиданности дернула головой и поцелуй получился в губы. Она рассмеялась. Рассмеялся и Димка. А потом нагнулся и поцеловал еще раз. Другой, третий. Солнце слабо пробивалось сквозь молочно-белые облака. Нежный солнечный свет озарял все каким-то радостным лучезарным светом. А они стояли и целовались…
Димкины родители вскоре получили квартиру в другом районе, и он ушел из школы. А то еще неизвестно, чем кончились бы эти поцелуи, подумала Надя. И тут же другая мысль пронзила ее: «А будут ли у меня еще поцелуи?» Или они были первыми и последними?
Нога постепенно пришла в норму. Правда, при плохой погоде она ныла. Но с этим можно было смириться. Рука зажила. Но лицо… Ей сделали операцию, однако хирург, высокий громогласный мужчина, честно предупредил ее: «Твои кости еще растут, формирование организма, в том числе лицевых костей и мышц, еще не закончено. Возможно, что с годами какие-то дефекты станут усиливаться. Но это только мое предположение. Этого может и не быть. В таком возрасте трудно говорить что-то наверняка. Поживем-увидим. Ясно? Но хандрить ни в коем случае не надо. У тебя все еще впереди! Институт, замужество, детки! Живи спокойно… могло быть и хуже». Надя слушала и молча кивала головой. Она давно обратила внимание, что обычно доктора говорят преувеличенно-бодрым тоном. Как бы подбадривая пациента, чтобы он окончательно не упал духом. Конечно, они правы. По-своему. Но от этого никому не легче…
Самое трудное было привыкнуть к своему новому лицу. Первое время нельзя было смеяться и широко улыбаться. И вообще совершать какие-либо мимические движения. Это Надя усвоила твердо. Потом она с этим свыклась. И ей стало казаться, что она вообще никогда не улыбалась и не смеялась. Отец спивался все больше и больше. Бабушка сжалилась над Надей и взяла ее к себе. Она пошла в другую школу. Где ее никто не знал. Коллектив отнесся к ней равнодушно. Близких подруг у нее не было. Но особенно по этому поводу Надя не переживала.
Училась она хорошо.