Взять хотя бы название их села…
По-чеченски Дикой – это добрый и хороший. А русские думают по-своему, что Дикой – это дикий, звериный, злой… Они антиподы. Русские и чеченцы.
Русские говорят «черное» про то, что нокчам кажется белым. Они говорят «мир», а нокча считает, что это война. Федералы по своему телевидению говорят: наведение конституционного порядка, зачистка, уничтожение бандитов… А они – сестра, мама и сама Айшат – думают, какие же это бандиты – дядя Лека, дядя Руслан и их сыновья, двоюродные братья Айшат – Дока, Зелимхан и Бислан? И наведение конституционного порядка – это уничтожение их села, смерть и разрушение, боль и страх!
И эти зачистки, когда отца увели из дома, и он пропал… Пропал, и все….
Они говорят с русскими на разных языках.
И не просто говорят на разных языках, когда еще можно понимать друг друга через переводчика. Но они называют одними и теми же словами совершенно противоположные вещи, а это уже так отличает их мышление, что взаимопонимание становится просто невозможным.
Когда русские говорят, что они навели в селе конституционный порядок – это значит, что они забрали отца из дома и увели туда, откуда уже год нет вестей. Зачем их дому такой конституционный порядок?
Если федералы говорят, что они уничтожают бандитов, а это родные Айшат люди – дядя Лека, дядя Руслан, братья Дока, Зелимхан и Бислан, и защищают они свои дома, свои семьи, свою землю, то кто после этого бандит?
Русский говорит «черное», а Айшат понимает, что это белое. Русский говорит «мир», а она понимает, что это война.
Русский говорит «любовь»…
Глава 2
…И смотрит седая скала в глубину,
Где ветер качает и гонит волну —
И видит: в обманчивом блеске волны
Шумят и мелькают трофеи войны…
Я.П.Полонский
– …Parce que c’est un homme pourtant [1] , – приговаривал доктор Тюрман, несмотря на немецкое происхождение, удивительно мягкий человек. Даже руку пожимал он так нежно, словно соприкасался с открытой раной. Еще у него была странная манера избегать в разговоре германизмов и, напротив, вкрапливать в свою речь французские слова и выражения.
Доктор, очевидно, привыкший заговаривать больного, не имея на этот раз в его лице ни собеседника, ни даже слушателя, обращался к Басаргину, который сидел тут же на стуле, борясь с желанием закурить.
– Очень слаб, очень слаб, – говорил он, держа за руку лежавшего без движения чеченца. – Пульс нитевидный, конечности холодные, сознание затемненное… Хотя, по правде сказать, Дмитрий Иванович, народец этот и характеризуется затемненным сознанием. Инстинкты у них, друг мой, одни инстинкты, сдерживаемые только уздой обычая и закона кровной мести… Вижу по лицу, голубчик, что не согласны со мной! Рагсе que c’est un homme pourtant! Ho скажите мне, что сделали эти люди в смысле общечеловеческой культуры? Кем может похвастаться это племя, кроме лихих бандитов?
– Иван Карлович, – наконец, подал голос Басаргин, – а если маленькому народу горцев просто необходимо выжить, сохранить себя среди других? Их миссия так же проста, как конструкция кинжала. Идея их – свобода. Любое культурное усложнение в их ситуации – смерть.
– Только не говорите мне про их географическое положение на стыке христианства и ислама, про исторические условия, – возразил доктор, даже немного обижаясь на собеседника. – Возьмите их географических и исторических соседей – Армению и Грузию. Давид Строитель, Шота Руставели… Да что прятаться за громкие имена! Я вам, голубчик мой, даже своего приятеля вспомнить могу – Илью Бебуришвили. Будем в Тифлисе, обязательно вас познакомлю. Спасибо еще мне скажете. Какой умница! Закончил университет в Петербурге, сейчас служит чиновником по особым поручениям при тамошнем губернаторе.