Впрочем, большого значения это уже не имело, так как Ленни наотрез отказался иметь с этой картиной что-либо общее. «Я не хочу заниматься этим фильмом с другой актрисой в главной роли, – заявил он Лаки. – Пусть найдут другого режиссера».
Но не это больше всего тревожило Лаки. Она заметила, что Ленни почти не выходит из дома.
Именно так он вел себя в первые месяцы после собственного похищения. Лишь изредка Ленни отправлялся на долгие прогулки вдоль океанского берега, но всегда один. Он не брал с собой даже детей, как они его ни упрашивали, и Лаки скоро стало ясно, что дела плохи, однако она все еще надеялась на целительные силы всемогущего времени.
Ее решение оставить руководство студией они практически не обсуждали.
– Я хотела тебе сказать заранее, – попыталась однажды объясниться Лаки. – Но потом решила, что устрою тебе сюрприз.
– Что ж, сюрприз получился что надо, – только и ответил на это Ленни, из чего Лаки заключила, что он серьезно на нее обиделся.
Теперь они оба целыми днями были дома вместе, однако отношения между ними – впервые за все годы, что они прожили в браке – стали напряженными. Они даже не занимались любовью, и Лаки не знала, что можно сделать, чтобы изменить ситуацию к лучшему. Ленни мучительно терзался чувством вины, это Лаки понимала, но изменить что-либо она была бессильна, и ей оставалось надеяться, что со временем все образуется само собой.
Стив тоже винил во всем себя.
– Я должен был сам заехать за Мэри и забрать ее со съемок, – твердил он день за днем. – Я и не думал, что может что-то случиться, – ведь она с Ленни, значит, она будет в безопасности, но…
Нет, Ленни тут ни при чем. Это все я, я…
И Стив, и Лаки ежедневно звонили детективу Джонсону, но никаких результатов расследования так и не было, и Лаки начинала терять терпение.
– Я не такой человек, чтобы сидеть сложа руки, – заявила она однажды детективу. – Должны же быть какие-то зацепки! Не растворились же эти подонки в воздухе.
Джонсон делал все, что было в его силах. Он несколько раз допрашивал Ленни, надеясь, что он припомнит что-нибудь важное, но как Ленни ни старался, он не мог припомнить ни одной цифры на номерном знаке джипа. Единственное, в чем он был уверен, так это в том, что номер был калифорнийский, на что Джонсон резонно заметил, что Калифорния большая.
– Что ж, – заключил в конце концов детектив. – В Калифорнии зарегистрировано около шести с половиной тысяч черных джипов. Придется проверить их все. К тому же джип мог быть не черным, а, скажем, темно-фиолетовым или темно-зеленым. Это существенно осложняет нашу задачу.
– Все это, конечно, очень интересно, – перебила его Лаки раздраженно. Результаты шестинедельной работы Джонсона явно ее не впечатлили. – Но как вы узнаете, на каком именно джипе были преступники?
– Будем опрашивать владельцев. – Детектив пожал плечами. – Не волнуйтесь, мисс, мы его найдем. Самое главное, что в те дни ни один джип, как ни странно, не числился в угоне.
– Не надо называть меня «мисс», – бросила Лаки.
– Прошу прощения, миссис Голден.
Ленни провел много часов, работая вместе с полицейскими художниками над созданием компьютерного фоторобота нападавших, и в конце концов ему удалось добиться «удовлетворительных», как он сам считал, результатов.
– Бог мой, они оба выглядят не старше, чем Бобби! – воскликнула Лаки, рассматривая компьютерные распечатки с портретами белой девушки и чернокожего юноши. – Страшно подумать, что многие подростки живут такой жизнью – шатаются по вечерам с пистолетами, с ножами, принимают наркотики! Должен же быть какой-то закон, запрещающий это!
– Закон есть, – мрачно ответил Ленни. – Только все дело в том, что убийцы обычно не обращаются в полицию за разрешением на ношение оружия.
Лаки внимательно посмотрела на него.