— Бедные… люди! Как они могут… бороться со зверями?
Сабра дрожала, и маркиз понял, что девушка чувствует себя так, будто ее саму разрывают на куски на этой арене.
— Все кончилось, — нежно сказал он, — все кончилось давным-давно. А я думал о том, что в предыдущей жизни вы могли быть царицей Кахеной.
Сабра слушала и дрожала уже не так сильно, когда прошептала:
— Она… стояла до конца… и не… сдалась.
— Не сдалась, — мягко подтвердил маркиз, — она была очень храброй.
— Я буду… думать о ней… а не об… этих несчастных гладиаторах, которых разорвали… на куски и… съели.
Слова отрывисто слетали с ее губ.
— Думайте о себе как о царице Кахене, — посоветовал маркиз. — Я уверен, вы очень похожи на нее, ведь она тоже была красавицей.
Его слова были так неожиданны, что Сабра удивленно подняла голову и посмотрела на маркиза.
Девушка была несказанно прекрасна, освещенная последними лучами заходящего солнца.
Ее длинные ресницы и щеки были мокры от слез. Ее глаза, как он и думал, оказались зелеными с золотыми крапинками.
И глядя на ее дрожащие губы, маркиз забыл обо всем, кроме того, что она — женщина и он держит ее в своих объятиях.
Его губы как-то сами собой прильнули к ее губам.
И целуя ее в этом необычном, населенном призраками амфитеатре, маркиз ощутил вдруг странную уверенность, что это предопределено им с самого начала времен.
У Сабры было точно такое же чувство, и оно так переплелось с ее фантазией, с тем, что она только что видела, что девушка сама уже не понимала, кто она: заходящаяся в крике жертва, пожираемая львами и тиграми, или сама царица Кахена.
В этот момент она твердо знала одно: маркиз подчиняет ее себе и его губы пробуждают в ней неведомые прежде ощущения.
В каком-то смысле эти ощущения были частью ее грез и того счастья, которое девушка всегда мечтала найти.
И когда маркиз крепче прижал ее к себе и его губы, поначалу нежные, стали более требовательными, Сабре почудилось, что он забирает себе ее сердце и душу.
В девушке словно вспыхнул свет, хлынувший сквозь нее живым потоком.
Этот свет был частью маркиза.
И внутри этого света горело пламя огня, и свет этот был так совершенен, так божественен, что Сабра поняла: это то, чего она всегда искала.
Маркиз слегка отстранился от Сабры, чтобы посмотреть на нее, заранее зная, что увидит невероятное сияние в ее глазах.
Сабра преобразилась и казалась теперь не человеком, а божеством.
Потом он снова целовал ее; целовал неистово, требовательно, будто хотел покорить ее и навеки сделать своей пленницей.
Но Сабра не боялась. Ведь чувства, которые он вызвал в ней, были так совершенны, так возвышенны, а разве не этого она просила в своих молитвах?
Девушке казалось, будто маркиз снял звезды с неба и вложил их в ее грудь, а затем поднял ее вверх к ним.
Его поцелуи дарили ей такое упоение и одновременно в своей страсти такую почти физическую боль, что Сабра задрожала, прильнув к нему, и маркиз знал, что это не от страха.
Он целовал ее, пока не опустилась темнота. Но понимая, какой опасности они подвергаются на этой галерее с зияющими нишами и кое-где провалившимся полом, на котором легко упасть, маркиз взял Сабру за руку и медленно повел ее назад тем же путем, каким они пришли.
У выхода девушка остановилась, чтобы оглянуться, и в этот момент поняла, что их отношения изменились.
А маркиз, вернувшись к реальности, уже не знал, разумно ли было то, что случилось, или неразумно.
Он вывел Сабру от амфитеатра на ухабистую дорогу, где свет из домов местных жителей указал им дорогу к лагерю.
И тут понял, что, почти не сознавая этого, несет очки девушки.
Сабра сняла их, и маркиз подумал, что, возможно, это очень символично.
Но он побоялся признаться себе в том, что это означает.