— Она не могла представить себе, чтобы он не оставил собственного ребенка при себе, как Жан Гастона.
Он отвел от нее глаза и устремил взгляд в ночь.
— Это бывает, как пожелает Господь.
Некоторое время они молчали. Бой барабанов смолк.
Красные искры с треском взвивались вверх, когда в костер подбрасывали дрова. Кожа танцоров блестела от — пота. Остальные смотрели на них, словно завороженные, или, скорее, одуревшие от тафии. Несколько парочек, хихикая, скрылось в темноте на опушке леса или дальше по берегу.
Сирен осмотрела круг у костра. Рене там не было. Куда он ушел и когда? Он сидел на месте, когда она подошла к Пьеру, — она проходила мимо него. Сирен невольно взглянула на шалаш Маленькой Ноги в отдалении. Там было тихо и темно. Возможно, в нем никого не было. Маленькая Нога и ее дочь были среди женщин на краю освещенного костром места.
Сирен заговорила, не глядя на Пьера:
— Вы разбираетесь в людях. Что вы думаете о Рене?
— Хорошо, когда такой, как он, на твоей стороне или поддерживает тебя, — сказал он неторопливо, что выдавало прежние раздумья, — и плохо оказаться у него на пути. Этот человек чаще всего идет своим путем, хотя может, если нужно, тянуть и общую лямку. Он из тех, кто видит гораздо больше, но держит рот на замке.
— А его дурная слава бабника? Можно ли ему верить?
— Он остепенится, когда найдет ту, что нужна ему. Существует доля истины в поговорке, что нет вернее мужа, чем исправившийся распутник.
Но могу ли я исправить его?
— А ты этого хочешь?
Это, конечно, был вопрос. Не тот, на который она смогла бы сейчас ответить, даже если бы захотела. Вместо этого она сказала:
— Я должна вам кое-что рассказать.
— Про Лемонье?
— Нет, про Туше. — Она в нескольких коротких фразах передала ему свой разговор с прихлебателем мадам Бодрей.
— Черт побери, вот так кусок дерьма этот тип!
— Вы не боитесь того, что он может устроить?
Пьер щелкнул пальцами.
— Он годами пытается поймать нас с товаром, и ничего не выходит.
— На этот раз все по-другому. Он никогда прежде не держался так нагло.
— Может быть, милая, это ты стала другой.
Она обернулась, в ее голосе слышались резкие нотки.
— Что вы хотите сказать?
— Ты стала более… более… — Он широко повел рукой.
— Вы думаете, я провоцирую мужчин?
— Нет-нет, просто ты… ты сознаешь, что ты женщина, и таким образом вынуждаешь и мужчину заметить это. Здесь нет ничего плохого, тебе незачем пытаться сдерживать себя, потому что тогда это будет против природы.
Она понимала, что он прав. Она сама чувствовала то, что он пытался выразить, хотя и не облекала в слова. Она считала, что должна быть благодарна Рене за это знание, хотя его постижение, возможно, началось раньше. Источником ее недовольства все последние месяцы могло быть то, что ей нужно было собственное место в жизни, собственное будущее, собственный мужчина.
— Что до Туше, — продолжал Пьер, — то не думаю, что он в ближайшее время доставит тебе какое-то беспокойство. На ночь он отправился на корабль, и я слышал, как он говорил капитану Додсворту, что рано утром двинется в Новый Орлеан. Но, если он снова пристанет к тебе, ты должна сразу же сказать Рене или мне. Туше привык брать то, что захочет, и когда захочет, и никто не смеет помешать ему, раз он держит в руках жену губернатора.
Сирен прищурила темно-карие глаза.
— Если он попытается взять меня, то обнаружит, что держит в руках опасный предмет.
— Будь осторожна, — предупредил Пьер, медленно покачав головой. — Если в нем когда-то и было что хорошее, все давно умерло.