— Да. Если только ты не попросишь об этом, в таком случае я буду счастлив повиноваться.
— Ни за что!
— Тогда ты в безопасности.
— О, да, — воскликнула она, — а все тем временем считают меня твоей женщиной!
— Видимо, это неизбежно.
— Только не для меня. Убирайся отсюда!
Он не ответил. На постель шлепнулся его жилет, за ним последовало что-то полегче, должно быть, рубашка.
— Прекрати, — сказала она сдавленным голосом, — или я закричу так, что сюда сбегутся все мужчины, женщины, дети и собаки.
— Пожалуй, будет немного тесновато, а? И слишком людно.
— Этого я и хочу!
— Тогда, опять же, чтобы предотвратить такой переполох, у меня может быть прекрасный повод крепко поцеловать тебя. Я все думал, как сильно мне бы хотелось этого немного раньше, когда ты заигрывала с капитаном Додсвортом.
— Ты… я вовсе не заигрывала с капитаном!
— Но ты искусно имитировала.
Она понимала, что позволяет сбить себя с толку. Она обдумала свое положение. От крика, видимо, не будет никакой пользы, особенно если Бретоны знали, где сейчас находится Рене.
— Я просто демонстрировала дружеское расположение в интересах торговли.
— Пользуешься своими чарами ради выгоды? Женщин, которые так поступают, называют вполне определенно.
— Ты прекрасно знаешь, что я ничего подобного не имела в виду!
Он сел разуваться.
— Я-то знаю, куда уж лучше. Но далеко не всякий обладает моими познаниями о твоей сдержанной натуре. Тебе следует быть осторожней в выражениях.
— Сдержанная натура? Все потому, что я снова не падаю в твои объятья, однажды испытав твои ласки? Какое самомнение!
— А как же! — спокойно согласился он. — Разумеется, ты всегда можешь доказать, что я не прав.
— Ха! Такими хитростями можешь дурачить какую-нибудь несчастную служанку или глупенькую жену дворянина. Я ничего не обязана доказывать тебе.
Он снял брюки и, приподняв медвежью шкуру, скользнул под нее.
— Нет, не обязана. Для того, чтобы твердо поставить меня на место, тебе нужно всего лишь заснуть.
Ее мышцы напряглись, когда ее коснулась струя холодного воздуха, а шкура поползла с плеч, когда он потянул ее на себя. Больше всего ее раздражала его уверенность. Очевидно, она была вполне уместна. Сирен не видела выхода из того затруднительного положения, в которое угодила. Он повернулся, устраиваясь поудобнее, его колено коснулось икры ее ноги.
У нее внутри что-то оборвалось. Она набросилась на него, пихала его и колотила.
— Убирайся! — шипела она. — Убирайся! Оставь меня в покое.
В одно мгновение ее швырнуло на спину. Он всей своей тяжестью навалился на ее грудь и живот, так что она чуть не задохнулась. Он поймал ее запястья, крепко ухватил и рывком завел руки ей за голову. Она лежала неподвижно, сжавшись каждой клеточкой тела, пылая от негодования и обиды.
— Это было не слишком находчиво, — сказал он.
Ее грудь под ним вздымалась от частого затрудненного дыхания. Тяжесть его мускулистых бедер, его сдержанная сила и могучая хватка заключали в себе возможную угрозу. Он не делал ей больно, но никогда в жизни она не чувствовала себя более беспомощной или более уверенной в том, что попытка оказать сопротивление будет болезненной.
— Может, и нет, но это принесло мне облегчение.
— Да? Ты хотела ударить меня?
Порыв быстро проходил. Она ухватилась за это предположение как за соломинку.
— Тебя это удивляет?
— Почему? Потому что я ударил тебя тогда, в воде?
— Ничего подобного!
— Правда? — Он отпустил ее, приподнялся и снова улегся, опираясь на локоть. — Ну хорошо. Продолжай, ударь меня.
Искушение было велико. Она стиснула кулаки, все еще ощущая на себе его хватку, словно клеймо. Ей не нравилось думать, что ее так легко сделать абсолютно беспомощной.