Кто из них когда-нибудь догадывался, что этим даром нужно с охотой делиться, а не отдавать по обязанности или принимать как должное?
Такие мысли отвлекали внимание, не давали ее натянутым нервам возбуждаться, когда Репе тронул ее косу, перекинутую через плечо, взял в руку теплую мягкую тяжесть. Он нащупал и снял ленту, скреплявшую ее, и запустил пальцы в густые вьющиеся пряди, рассыпая их по плечу и спине.
От ее волос шел аромат — это был ее запах, запах летней свежести, распустившегося луга. Прижимая Сирен к себе, Рене вдыхал его, медленно проводя рукой по шелковистым волнам, окутавшим ее. Томление охватило все его члены. Эта женщина в его объятиях была неслыханной милостью, которой он не заслужил, и, прекрасно зная это, он был не в силах отказаться. Принимать ее было опасно — он все время помнил о людях, спавших по другую сторону занавески, — но от этого было еще слаще. Нет, он не должен был, не мог сопротивляться, но, Бог свидетель, она не останется в накладе. Несколько последних месяцев, потраченных впустую, дали ему возможность позаботиться об этом, и он это сделает. Ведь был же еще какой-то смысл в тех долгих часах, что он провел в чужих будуарах, и в нежных уроках, которые он усвоил. О том, что за этим последует, он думать не хотел. Будущее само о себе позаботится.
Сирен воспитывалась в монастыре, но оттуда отпускали за покупками на каникулы. Ее гувернанткой была вдова, женщина вполне светская и по-житейски мудрая, она не считала нужным смягчать выражения или умалчивать о реальной действительности. Более того, некоторым воспитанницам, семьи которых были близки ко двору в Версале, доводилось выслушивать сплетни и наблюдать случайные связи придворных со служанками больше, чем воображали их родители. И даже если бы не это, Сирен едва ли могла бы, живя на берегу реки вместе с Бретонами, оставаться в неведении о физической сути соединения мужчин и женщин. Она считала, что готова вытерпеть это унижение ради того, что оно ей принесет. Но се застали врасплох медленно и верно завладевавшие ею любопытство и растущее ожидание. Ее груди, упиравшиеся в грудь Рене, странно затвердели и налились, мышцы живота слегка вздрагивали и подбирались, когда их тела соприкасались. Кровь быстрее текла в ее жилах. Ткань платья вдруг показалась грубой, раздражающей помехой. Каким-то неведомым ей дотоле чутьем она поняла, что он сдерживается ради нее, и обрадовалась этому, ив то же время странным образом освободилась от собственного стеснения.
Сирен посмотрела вверх, пытаясь разглядеть мужчину, обнимавшего ее. Она смогла различить лишь смутные очертания его головы. И хорошо, что это было так. Она опустила глаза и провела рукой по его плечу до крутого подъема шеи, дотронулась до тяжелой челюсти и слегка заросшей упругой щеки, потом обвела пальцами четко очерченные изгибы губ, гладких и в то же время твердых.
Легкий поворот головы, ее рот, почти непроизвольно приподнявшийся, словно приглашал к себе, — этого ему было достаточно, и он склонился к ее лицу.
Какими теплыми были его губы в холоде ночи, каким нежным оказалось их прикосновение, и все же оно заставило ее вздрогнуть, и эта дрожь отозвалась в самых потаенных глубинах ее тела. У нее прервалось дыхание, и она потянулась ему навстречу, погружаясь в чистейшее наслаждение. Его губы чуть раздвинулись, и она ощутила легкое касание его языка. Она машинально повиновалась ему, увлеченная сладостью, восхитительной шероховатостью, неожиданностью вторжения, и внутри нее быстро зрело необычное напряженное возбуждение.
Она бы испытывала больше удовольствия, если бы не те, кто спал за занавеской. Сожаление, что нельзя обойтись без их присутствия, кольнуло ее и прошло. С этим ничего нельзя было поделать.