Мальчик не колебался. Он подхватил орошенную монету и фонарь почти одновременно, а потом пустился улепетывать, словно за ним гнались черти. Сирен хотелось бы сделать то же самое. От этого ее удерживали только гордость, чувство собственного достоинства и упрямое нежелание, чтобы человек в маске заставил ее спасаться бегством. Все это и рука Рене у нее под рукой увеличивали ее мужество, придавали ей сил.
Они не сознавали, насколько они покрыты синяками, вымазаны в крови и грязи, пока Марта не открыла им дверь и они не увидели ужас на ее темно-коричневом лице. С причитаниями и вопросами она торопливо впустила их в дом и осторожно сняла с них плащи, перемазанные в грязи. Она усадила их возле огня, стянула с них обувь, потом поспешила на кухню согреть воду для ванны, приготовила горячий ромовый пунш и настояла, чтобы они выпили.
То ли на Сирен подействовал крепкий ром, то ли ее согрела горячая жидкость, но дрожь внутри начала стихать. Рана у Рене на виске перестала кровоточить, но ее нужно было обработать. Марта принесла бинты и миску с горячей водой. Сирен наблюдала, как она бестолково возилась с ними, потом встала и подошла к ней.
— Позволь мне, — сказала она и забрала у нее мокрый тампон, который та безуспешно пыталась приложить к ране. — Я думаю, мы напугали тебя; почему ты тоже не выпьешь пунша?
— Мадемуазель — дама с понятием, — сказала служанка, уступая ей место с явным облегчением.
— Совершенно незачем вам обеим нянчиться со мной, — заявил Рене, вставая и пытаясь отобрать у Сирен мокрую ткань. — Я могу справиться сам.
Сирен отмахнулась от него.
— У тебя снова пойдет кровь. Ложись на кушетку и не шевелись.
От ее ворчливого тона в глазах Рене вспыхнуло тайное удовлетворение. Он обнаружил, что при виде ран женщины превращаются в придирчивых начальников. Он годами заботился о себе сам, перевязывая на скорую руку гораздо более серьезные порезы и царапины. Однако в том, что с ним обращались, как с больным, не было ничего неприятного; он мог бы даже получить от этого удовольствие. Рене сделал, как просила Сирен, сложив на груди руки с видом полной покорности.
Сирен смотрела на него с подозрением, но его взгляд был ясным и терпеливым, хотя в уголках рта притаилась слабая улыбка. На мгновение у нее снова задрожали пальцы, и она почувствовала себя ужасно, невыносимо неловкой и неуклюжей. Она с трудом отвела от него глаза и изо всех сил сосредоточилась на том, что делала, и мало-помалу к ней вернулось самообладание и проворность движений.
Кровотечение было обильным, как при любых ранениях в голову, и хотя рана была глубокой, она оказалась не особенно серьезной. Сирен промыла кожу вокруг нее смыла засохшую на волосах кровь. Не имея лекарств, которыми ее мать когда-то лечила ее царапины и порезы, она перевязала ему голову бинтом из старой простыни и понадеялась на лучшее.
Она обнаружила, что враждебное чувство, которое она в эту ночь испытывала к Рене, прошло, вытесненное как перенесенной вместе опасностью, так и тем, что оба они были грязны по уши. Вместо него возникла какая-то усталая тревога и теснота в груди.
Она неожиданно спросила:
— Ты думаешь, это нападение как-нибудь связано с предыдущим?
— О чем ты говоришь?
— О покушении на твою жизнь в ту ночь, когда я вытащила тебя из реки, разумеется. Мне кажется, кто-то хочет твоей смерти.
Он беззаботно пожал плечами.
— Вероятнее всего, они хотели моих денег.
— В прошлый раз они их не взяли.
— По недосмотру. Они не собирались меня убивать, а когда подумали, что убили, испугались.
— Ты сам в это не веришь.
— Разве?
— В ту ночь их было двое; я видела, как они швырнули тебя в реку. Сегодня ночью их было трое, и один заплатил мальчишке, чтобы он завел тебя в ловушку.