31
На другой день, в воскресенье, Житоров позвонил в гостиницу и пригласил приятеля к себе домой. Жил в десяти минутах ходьбы. Встретил он Юрия, облачённый в белые вязаные подштанники и в футболку. Ткань обтягивала развитые округлые мышцы ног, скульптурный торс. Он выглядел выспавшимся.- И у такого занятого начальства выдаются выходные! - располагающе улыбнулся гость. - Я свидетель редчайших минут.- Ничего смешного - в самом деле, замотан. И сегодня свободен только до восьми вечера, - слова эти были произнесены со снисходительным дружелюбием.Житоров занимал трёхкомнатную квартиру в доме, где обитали исключительно ответственные лица. Жена, спортсменка, инструктор ОСОВИАХИМа по управлению планёром, не пожелав бросить работу, осталась в Москве. Супруги решили "пожить двумя домами" - учитывая, что Марат назначен в Оренбург не навечно.Вакер прошёл за другом в гостиную. Полы, недавно вымытые приходящей домработницей, поблескивали бурой, со свинцовым отливом краской, что не шла к весёленьким золотистым обоям. Не под стать им был и тёмно-коричневый - по виду неподъёмно-тяжёлый - диван, обитый толстой кожей. Кроме него, в комнате стояли два кресла в чехлах, голый полированный стол, пара стульев, сосновый буфет (точно такой, как в номере Вакера) и тумбочка с патефоном на ней.- Ну-у, мы на финише? Можно поздравить? - шаловливо и в то же время торжественно обратился гость к хозяину.По недовольному выражению догадался: поздравлять-то и не с чем. Тем не менее Житоров произнёс с апломбом:- В любую минуту мне могут позвонить, что признание есть! - встав перед усевшимся в кресло приятелем, брюзгливо добавил: - Сегодня пить не будем. Хватит! И-и... не знаю, чем тебя угощать...- Угостишь чем-нибудь! - неунывающе хохотнул Юрий.Хозяин, будто никакого гостя и нет, прилёг на диван, отстранённо развернул областную газету. Друг внутренне вознегодовал: "Смотри, как козырно держится, скотина!" Стало понятно - его пригласили из самодовольного, показного гостеприимства: "А то скажешь - ни разу в дом не позвал".Он, однако, не пролил вскипевшей обиды, а, закинув ногу на ногу, задал тривиальный вопрос:- Что интересного пишут мои местные коллеги?- Да вот гляжу... производственные успехи, как обычно, растут... Ага, отмечается успех другого рода: самогоноварение из зерна изжито. Но из свёклы, картошки - продолжается... - пробегая взглядом столбцы, подпустил саркастическую нотку: - Критика в адрес милиции, прокуратуры... куда смотрят партийные органы на местах?Марат уронил газету на пол:- Вот что я скажу. Какие ни будь у нас достижения, но и через сто лет самогонку будут гнать!- Интересное убеждение чекиста! - поддел Юрий и, забирая инициативу, "поднял уровень" разговора: - Я вчера перечитывал Есенина - он бы с тобой согласился. Но я не о самогонке, хотя он в ней знал толк. Его поэма "Пугачёв" - вещь, примечательная прозрачными строками... Между прочим, место действия - здешний край. Ты её давно читал? Помнишь начало - калмыки бегут из страны от террора власти?..Начальство, продолжил он пересказ, посылает казаков в погоню, но те - на стороне калмыков. Казаки и сами хотели бы уйти.Он процитировал по памяти:- "Если б наши избы были на колёсах, мы впрягли бы в них своих коней и гужом с солончаковых плёсов потянулись в золото степей..." - Читал дальше: умело, напевно - о том, как кони, "длинно выгнув шеи, стадом чёрных лебедей по водам ржи" понесли бы казаков, "буйно хорошея, в новый край..." Житоров слушал без оживления, покровительственно похвалил:- Память тебе досталась хорошая.Друг, считавший свою память феноменальной, обдуманно развивал мысль о поэме:- Есенин писал "Пугачёва" в двадцать первом году, в год восстаний. Начал писать в марте - когда вспыхнул Кронштадтский мятеж...Он выдержал паузу и произнёс в волнении как бы грозного открытия:- Создана антисоветская поэма! Воспето, по сути, крестьянское, казачье... кулацкое, - поправил он себя, - сопротивление центральной власти!- Я тебе докажу... - проговорил он приглушённо от страстности, с суровой глубиной напряжения. Его лицу сейчас нельзя было отказать в подкупающей выразительности. - Во времена Пугачёва, ты знаешь, столицей был Петербург, из Петербурга посылала Екатерина усмирителей. А в поэме, там, где казаки убивают Траубенберга и Тамбовцева, читаем: "Пусть знает, пусть слышит Москва - ... это только лишь первый раскат..." Он был сама доверительная встревоженность:- Ты понял, какое время имеется в виду?Марат, в притворном легкомыслии, сыронизировал:- Шьёшь покойнику агитацию - призыв к побегу за границу?"Индюк ты! - мстительно подумал Юрий. - Будь я в твоей должности анализом и дедукцией уже вывел бы, кто прикончил отряд!" Его так и тянуло явить этой помпадурствующей посредственности, как он умеет добираться до сердцевины вещей.- Есенина хают, - сказал он, - за идеализацию старого крестьянского быта и тому подобное, но никто не сомневается, что он - патриот, что он влюблён в Русь. Так вот, этот русский народный, национальный поэт призывает массы обратиться к врагам России как к избавителям... Превозносит Азию, восхваляет монголов. Его Пугачёв упивается: "О Азия, Азия! Голубая страна ... как бурливо и гордо скачут там шерстожёлтые горные реки! ... Уж давно я, давно я скрывал тоску перебраться туда..." Юрий замер, всем видом побуждая друга внутренне заостриться, обратить себя в слух:- У Есенина Пугачёв заявляет, что необходимо влиться в чужеземные орды... - "чтоб разящими волнами их сверкающих скул стать к преддверьям России, как тень Тамерлана!" - с силой прочёл он.Глаза Житорова ворохнулись огоньком, точно сквозняк пронёсся над гаснущими углями. Полулёжа на диване в хищной подобранности, он смотрел на приятеля с въедистым ожиданием.Тот, как бы в беспомощности горестного недоумения, вымолвил:- Потрясающе. Другого слова не подберёшь... Поэт, - продолжил он и насмешливо и страдающе, - поэт, который рвался целовать русские берёзки, объяснялся в любви стогам на русском поле, восторгается - мужики осчастливлены нашествием орд: "Эй ты, люд честной да весёлый ... подружилась с твоими сёлами скуломордая татарва".Гость угнетённо откинулся на спинку кресла и вновь подался вперёд с мучительным вопросом:- А?.. Ты дальше послушай, - проговорил гневно и процитировал: "Загляжусь я по ровной голи в синью стынущие луга, не берёзовая ль то Монголия? Не кибитки ль киргиз - стога?.." Вакер простёр руки к окну, словно приглашая посмотреть в него:- Он уже так и видит на месте РСФСР новое Батыево ханство!Замечая, как всё это действует на друга, сказал с нажимом язвительности и возмущения:- Пугачёв выдан сподвижниками из трусости, они купили себе жизнь. Они предатели! Ну, а кто тот, кого подаёт нам Есенин под видом Пугачёва? Нарисованный крестьянским поэтом крестьянский вождь - призывает вражьи орды на свою родину!Житоров, знавший лишь есенинскую "Москву кабацкую", подумал с невольным уважением: "Какие, однако, достались Юрке способности! В двадцатых-то никого не нашлось, кто бы нашим глаза открыл... Шлёпнули б Есенина как подкожную контру!" Он сказал укорчиво:- Стихи ещё когда написаны, а ты до сих пор молчал?Вакеру не хотелось признаться, что он раньше не читал "Пугачёва". Он читал у Есенина многое, но не всё: поэт, казалось ему, опускается до "сермяжно-лапотной манеры", а это "отдаёт комизмом".- Ты же знаешь, - ответил он с извиняющейся уклончивостью, - я люблю Багрицкого, Светлова, Сельвинского... А на выводы, - произнёс твёрдо, с серьёзным лицом, - меня навели решения партии - о том, как опасна произвольная трактовка истории.Он говорил о постановлениях середины тридцатых, когда была отвергнута так называемая "школа Покровского" - за то, что рассматривала прошлое страны лишь как череду классовых столкновений и революционных вспышек. Сталин нашёл, что упускаются сильнейшие средства воздействия, связанные с национальным чувством.Прежний подход был заклеймён как "вульгаризация истории и социологии". Теперь выдвигались "новые основы" воспитания - "в духе советского патриотизма". Всё шире и чаще стали употреблять выражение "Советская Россия". Её историю требовалось подавать как естественный рост от Великого княжества Московского к Русскому царству и потом к Российской империи.Трёхсотлетнее иго татар открывало возможность усиленно напоминать о священной ненависти народа к иноземным поработителям. Народ ничего так не желал, как гибели захватчиков, шёл на величайшие жертвы в борьбе с ними...- Вот что является исторической правдой, и через её показ осуществляется принцип правдивости, - произнеся ещё несколько подобных фраз привычно-гладким слогом, Вакер зловеще понизил голос: - Но кое-кто занимается отравительством... Мы воспитываем любовь и уважение к фигуре Пугачёва, а у него на уме якобы - разящие волны нашествия! Тень Тамерлана - желанный союзник.- Ставка на басмачество! В начале двадцатых хлопотно было с ним! - сказал Житоров с категоричностью, как бы выявив самую суть поэмы.Юрий кивнул и, словно обнадёженный, встал с кресла. Открыв дверцу буфета, он обернулся к хозяину со словами:- Ты, безусловно, прав! Но кончилось ли на том? - запустив, не глядя, руку в буфет, выудил бутылку "зверобоя"."Что он мне приготовил?" - прятал в этот миг нетерпение Житоров.- А-аа... это... Шаликин как-то принёс, - пояснил, занятый иным, о бутылке.Гость задумчиво переложил её из руки в руку, подержал и поставил на стол. Давеча, когда хозяин говорил, что сегодня они пить не будут, зрачки непроизвольно отклонились к буфету: это не прошло незамеченным....Марат знал - приятель всё расскажет, - и не желал, чтобы тот слишком упивался своим значением. Не ясно ли, что Юрка пробует его выдержку, говоря с умиляюще-нахальной просительностью:- Я посмотрю на кухне?Он не отвечал, сохраняя холодное спокойствие. Гость принёс из кухни хлеб, электроплитку и найденную в шкафу банку говяжьей тушёнки. Предупреждая вероятное неудовольствие, произнёс многозначительно:- В поэме - калмыки бегут со всем своим скотом в Китай... Ты уже всё понял, но я скажу... Суди сам: представитель центральной власти обращается к казакам, к тем, - он выделил ударением, - "кто любит своё отечество!" Вакер подошёл к дивану, на котором боком полулежал друг, наклонился к нему: - С чем обращается? Слушай... - и привёл есенинские строки: - "Нет, мы не можем, мы не можем, мы не можем допустить сей ущерб стране: Россия лишилась мяса и кожи, Россия лишилась лучших коней"."Россия лишилась мяса и кожи... - впечаталось в мозг Житорова, - какая антисоветская подначка!"- Ну? - срываясь, поторопил резко и хмуро.Юрий передвинул на столе электроплитку, поискал взглядом розетку.- И что услышал представитель Москвы? - проговорил вкрадчиво, косясь на Марата. - Что ответили казаки о калмыцком народе? - Вакер аффектированно продекламировал: - "Он ушёл, этот смуглый монголец, дай же Бог ему добрый путь. Хорошо, что от наших околиц он без боли сумел повернуть".Хозяин, всё ещё стараясь выглядеть непроницаемым, показал, что ему не надо разжёвывать:- Национальной интеллигенции адресовано - башкирам, татарам. Подливается масло в их мечту - о расчленении страны.- Провокация, - в тон ему договорил гость и достал из буфета, в котором рюмок не оказалось, чайные чашки.Он вынул из кармана пиджака складной нож, оснащённый для походов, откупорил бутылку, затем вскрыл и поставил на электроплитку банку с тушёнкой. Распространился соблазнительный аромат разогреваемого говяжьего отвара с пряностями.- Мне не наливай! - Житоров махнул рукой слева направо, будто отсёк что-то.- А я и не наливаю, - приятель наполнил свою чашку настоянной на траве зверобой водкой, отломил ломтик хлеба и опустил в банку с тушёнкой, напитывая его бульонцем: - Пробовал так - корочку с соусом?Марат глянул с небрежным любопытством, ноздри его дрогнули. Поддавшись, протянул руку к буханке, чтобы тоже отломить хлеба, но друг остановил:- Вот же готовенький... - подцепил лезвием разбухший ломтик и так, словно сам с удовольствием съел его и сейчас облизнётся, сказал: - Из поэмы у вас в театре спектакль сделали.Глаза Марата засветились такой впивающейся остротой, что показались заворожёнными чем-то сладостным. Юрий поднёс к его губам свою чашку, говоря:- Как произнесут со сцены: "Россия лишилась мяса и кожи..." "Произнесут! - ухватил Житоров, в оторопи отхлёбывая из чашки. - А если б уже произнесли?" Внутри черепа будто ворочалось что-то твёрдое невероятной тяжести. Едва не сорвалась с языка фамилия сотрудника, который контролировал культуру в крае. "У-ууу, Ершков, дармоед подлый! Попью я из тебя крови..." Юрий, захваченно-участливо, словно лекарство больному, налил водку во вторую чашку.- Да дай заесть! - взвинченно и грубо бросил Марат.Приятель доставил к его рту кусок мяса на лезвии, при этом не уронив ни капли сока. Прожёвывая, хозяин спросил как бы между прочим:- Когда премьера?- Завтра.В мысли, что с мерами он не запоздает, Житоров приказал смягчённо-барственно:- Слетай за вилками, что ли.Когда Юрий вернулся из кухни, оба дружно налегли на выпивку и тушёнку. Безвыразительно, точно отпуская замечание о чём-то будничном, Вакер сказал:- Представителя Москвы, Траубенберга, и второго... их убили, совсем как... - он замолчал, цепко глянув в глаза приятелю.Мы же поясним относительно фамилии Траубенберг, что уже упоминалась в нашем рассказе. Жандармский офицер, который её носит, не придуман. Возможно, Есенин знал о нём и нашёл фамилию подходящей для поэмы. В противном случае мы имеем дело со случайным совпадением.Вернёмся к нашим героям. Юрий увидел, как мускулистое лицо друга сжалось от глубинного озноба, вызванного прикосновением к застарело-болезненному узлу."Тешится! - отравленно думал Житоров. - А как же - вон что раскрыл!.. Параллели тебе, сравнения... Демонстрирует себя!" Подхватив вилкой порцию тушёнки, Марат закапал стол жиром:- А ведь хотел бы, чтоб условия изменились, а? - он вдруг расхохотался полнокровно и добродушно.Рассмеялся и Вакер.- Какие, ха-ха-ха... условия? - сказал беспечно, словно едва справляясь со смехом, а на деле усиленно скрывая насторожённость.- Ну, чтобы стало возможным поафишировать себя в печати, а не только здесь, передо мной... Разобрать поэму, показать всем, как умно ты до того и до сего дошёл...Душа у Юрия остро затомилась. Друг оказался так близок к истине! Хотя, если глядеть трезво, учитывая все выгоды и невыгоды в его, Вакера, положении...- Ты меня подозреваешь в антисоветчине? - он постарался передать клокотание еле сдерживаемой обиды.Высказанное, казалось, возбудило в хозяине угрюмую радость.- Если б подозревал - то неужели сидел бы тут с тобой и пил? - произнёс он с удивлением и приподнятостью.- Наверно, нет, - гость счёл нужным это сказать, убеждённый, что подозрения и не только они никак не противоречат задушевности совместной выпивки. "Гадюка!" - было самым мягким из слов, которыми он мысленно одаривал друга.- Пей, - мирно пригласил тот и, когда чашки опустели, продолжил растроганно-успокаивающе: - Мне ли не знать твою преданность советской власти? Если бы не она, - заметил он несколько суше, - кто бы ты был? Какой-нибудь судебный репортёришка, писака третьего разбора. Впереди тебя были бы многие-многие - те, кто сбежал за границу, и те, кого мы вытурили, пересажали, перешлёпали... - лицо Житорова дышало сладкой живостью. - И в литературе тебе бы не прогреметь - ты ж не Есенин, хо-хо-хо... - заключил он жёстким дробным хохотком. - Ну о чём ты написал бы роман? О трудной судьбе обрусевшего немчика, сына захолустного фельдшера? Ой, как кинулись бы покупать эту книгу! - опьяневший друг, откровенно паясничая, захлопал в ладоши.Потом стал нахмуренно-серьёзным:- Тему для романа, положение - в награду за роман по теме - тебе может дать только наше государство, и ты это знаешь.Приятель опять не дал промаха, и, хотя на сей раз это успокаивало Юрия, а не пугало, всё равно было неприятно. Убрав со стола руки и сидя с видом чинным и оскорблённым, он высказал с прорывающейся злобой:- Говоришь со мной, как с кем-то... кто со стороны прилип! Я с девятнадцати лет - коммунист, я - сын коммуниста!Житоров смотрел с ледяной весёлостью:- Что ещё у тебя новенького? Коли уж я подзабыл - кто ты и с какого года? - назидательно подняв указательный палец, сказал с безоговорочной требовательностью, как подчинённому: - Романа я от тебя жду и яркого! Чтобы героизм воспевался с максимальным накалом!Вакер оценил удачный миг и с охотой отыгрался:- Самого основного, наиболее героического факта, ради которого я, по твоему вызову, приехал, - выговорил елейным голосом, - ты что-то не можешь мне представить.Друг протрезвел от ярости, череп болезненно распирало: "Ишь, ехидная сволочь!" Готовый хлынуть мат сдержал редкостным волевым нажимом - дабы приятель не торжествовал, как метко и глубоко воткнул булавку.- А на тебя я не трачу время? - рука хозяина простёрлась над столом, растопыренные пальцы мелко подрагивали. - Не говорил я тебе - сегодня не пьём?! Над тобой же сжалился - и... благодар-рр-ность получаю!Юрий, как бы в приступе стыдливой тоски, понурил голову.- Умолкаю, умолкаю, умолкаю... - проговорил с раскаянием.- Водочка тебя утопит, - со злым наслаждением предсказал Житоров. - Ну, по последней - и я в управление, чтобы из-за тебя день не терять!Простившись с гостем, он сквозь дверь послушал, как удаляются его шаги, и устремился к телефонному аппарату.