— Ой, это уже не ты! — говорит она.
Он снова жалобно мычит. Девочка касается этих стонущих губ, зубов за ними — зубов мужчины.
— Я тебя не знаю!
Но он прижимает ее к груди, и она узнает козлиную шерсть, которая лезет ей в глаза и ноздри. А он, схватив в горсть ее волосы, приподнимает их и водит по своему лицу. Наступает тишина, потом он снова тихо и жалобно мычит.
Двумя пальцами он касается шейки девочки под затылком; пальцы спускаются ниже, под рубашку, между лопатками (их еще называют «ангельские крылышки»).
— Ой, ты меня щекочешь!
Девочка со смехом отбивается.
— Мне жарко!
Он помогает ей снять свитер и неловко дергает замок молнии на лыжных брючках. Но у него ничего не выходит, и девочка не может стащить их. Тогда он замолкает и принимается целовать ее щеки и плечи. Девочке странно это касание жестких губ; они давят ей на лицо, но больно не делают. И все же она отворачивается:
— Фу, как от тебя пахнет!
Потом она спрашивает:
— А куда ты подевал свою красную маску?
Руки мужчины спускаются еще ниже по спине, так туго натягивая пояс брючек, что он режет ей живот; они похожи на двух юрких зверьков — эти странные руки, что ощупывают теперь ее ягодицы. Девочка смеется. Но все-таки кричит:
— Пусти меня!
Пояс прямо-таки перерезает ей живот, она яростно отбивается. Руки оставляют ее в покое, но человек, лежащий под ней, хрипит, как будто его душат.
Ей страшно. Что с ним? Только что он дрожал и дергался, а теперь лежит, как мертвый. Ой, а вдруг она тоже сейчас умрет?!
Наконец она засыпает. Мужчина, вероятно, тоже спит, во всяком случае, он храпит. Сквозь редкий покров сена пробивается серый свет.
В этот миг девочка слышит звон — мерный звон колокола. Человек под ней зашевелился и привстал, вслушиваясь. «Что это такое?» — спросила девочка. Она увидела рядом с собою сухой цветок — скабиозу, еще хранившую нежно-сиреневый цвет; одновременно она взглянула на мужчину. Она не знала его — этого человека с рыжеватыми волосами и бледным лицом, сидевшего к ней боком.
Но вот он повернул голову, и она ужаснулась: у него был только один глаз. Она вскочила, чтобы убежать, но ноги ее запутались в сене. Мужчина как-то странно смотрел на нее своим единственным глазом и молчал. Девочка хотела закричать, но, сглотнув слюну, почувствовала жгучую боль в горле.
Вдруг дверь сарая отворилась.
Первым опасливо вошел крестьянин, за ним какой-то важный господин, одетый по-городскому, жандарм и, наконец, полная дама.
— Слава Богу, жива!
Все они бросились к девочке. Она снова попыталась заговорить, но только закашлялась и указала на горящее горло. Ее укутали шалью, а жандарм тем временем перерывал сено, сердясь, что ничего не находит.
— Он, верно, ушел, — сказала дама (это была директриса пансиона «Бенджамента»).
Боже, что это? Подняв головы, они увидели нечто висящее под потолком.
— Он повесился!
На потолочной балке болталась огромная черно-белая шкура, увенчанная красной маской. Похоже, Красной Маске пришел конец.
Но тут крестьянин, выругавшись, потянул за одеяло:
— А ну, давай выходи! — скомандовал он.
И человек высунул из сена свою пунцовую физиономию — точь-в-точь загнанная крыса. Девочка не в силах была перенести вид этого лица и в ужасе уткнулась в юбку директрисы, которая и сама перепугалась до смерти.
— Его три года назад лягнул мул, — сказал важный господин. — Пришлось удалить ему глаз.
Ряженый все еще сидел по пояс в сене, оторопело глядя на людей.
— Они все здесь слишком много пьют! — презрительно сказала директриса.
— Когда мы вернемся, я ее осмотрю, — шепнул ей врач.
И, обратясь к девочке, спросил:
— Он тебе сделал больно? Что он с тобой делал?
— Ничего, — ответила та.
На улице уже не блестело, как накануне. Снег падал всю ночь, и теперь шале, разбросанные по склону горы, выглядели черным узором на его белом пушистом ковре.
Мой лес, моя речка!