Персиваль и Оливер дружили, и теплое отношение двух стариков к сыну маркиза заставило и остальных изменить свое отношение к наследнику поместья.
— Где он? — спросил Доминик.
— В своей комнате, господин. Мальчик просил ничего вам не говорить, но я подумал, что лучше сказать.
— Ты все сделал правильно, — ободрил старика Доминик, идя за привратником.
Они поднялись по широкой каменной лестнице, а затем прошли по длинному широкому коридору в спальню Яноша. Мальчик лежал на громадной кровати, и в больших темных глазах его застыла тоска. Один глаз припух, вокруг образовалась красноватая ссадина, щеку перерезала довольно глубокая царапина, а над правым ухом вздулась шишка.
— Черт, — пробормотал Доминик.
— Пожалуйста, не злись.
Янош виновато взглянул на испачканную в крови дорогую льняную сорочку и сел.
— Одежда — пустяки. Ее нетрудно купить. Лучше расскажи, как все произошло.
Мальчик отвернулся, уставившись в стену.
— Они обзывали меня. Говорили плохие вещи о моей матери.
— Я предупреждал тебя, — сказал Доминик. — Ты должен научиться не замечать их.
Хотя о цыганском происхождении мальчика никто не упоминал, и одет он был в добротную, прекрасно сшитую одежду, смуглая кожа ребенка и странная речь тут же сделали его предметом насмешек.
— Это нелегко, — сказал Янош.
— Знаю.
Мальчик удивлял Доминика. Ребенок ни разу не отступился от своего решения, и с тех пор, как они с Домиником приехали в Англию, без жалоб подчинялся всем предъявляемым к нему требованиям.
Он морщился, натягивая неудобную одежду, белье, короткие курточки и тесные кожаные туфли, но никогда не просил разрешить их снять. Напротив, он старался найти забытье в странных, неведомых доселе удовольствиях этого нового мира, и эти открытия стоили того, чтобы платить за них некоторыми неудобствами.
— Кто тебя избил? — спросил Доминик.
Янош опустил глаза.
— Скажи мне.
— Один мальчик, — уклончиво ответил ребенок. В поместье было много детей — отпрысков прислуги, конюших, крестьян.
— Кто?
— А что ты с ним сделаешь?
— Я прикажу его отцу выпороть негодяя. Он этого вполне заслуживает.
Янош ничего не ответил. Доминик ждал. Наконец, вздохнув, Доминик спросил:
— Ну что, не хочешь говорить? Думаешь, так будет лучше?
— Я не хочу никому зла, Я хочу только учиться.
Доминик сжал зубы. Перед его мысленным взором встали горькие картины его детства.
— Ты такой же свой здесь, как и они все, даже больше свой. Помни об этом.
Янош понимал, что говорить о своем происхождении, равно как и о происхождении его опекуна, очень опасно. Мальчик кивнул и лукаво улыбнулся, еще бы, ему доверена тайна — их общая с Домиником тайна.
— Я помню.
— Персиваль тебя искупает, а после мистер Рэйнольдс продолжит занятия.
Рэйнольдс — учитель, специально нанятый Домиником для Яноша. Янош просиял:
— Спасибо, Домини…к.
Временами мальчик называл Доминика цыганским именем, но он очень старался играть по правилам, принятым в его новом доме.
Доминик относился к Яношу почти как к сыну. Он представил, как перекосило бы старика маркиза, если бы тот узнал, что этот мальчик останется его единственной привязанностью.
Но тут же перед мысленным взором Доминика встала другая картина: Кэтрин, ведущая за руку малыша. Доминик вышел из комнаты, спустился вниз и вновь в мрачной меланхолии сел в кресло перед камином.
— До сих пор не могу поверить, — проговорила Амелия, вытирая слезы.
Эдмунд и Амелия вот уже третий раз приезжали в Лэвенхэм-Холл, и всякий раз Амелия не могла сдержать слез при виде Кэтрин.
— Если бы только можно было изменить прошлое, — проговорила она печально.
— Прожитого не вернуть, — сказала Кэтрин, впрочем, не слишком уверенная в том, что действительно хотела бы изменить прошлое. — Если меня жизнь чему-то и научила, так это идти дальше, несмотря ни на что.
— Да, ты права.