— Да, — медленно кивнула Роз, вспоминая слова начальника тюрьмы. — Как ни странно, могу.
— Если бы вы меня не разыскали, может быть, я жила бы по-прежнему. Я нахожусь здесь на полном обеспечении. Я существую, не прилагая к этому усилий. Даже не представляю, что бы я стала делать на свободе. — Она вытерла ладони о бедра. — Люди снова начнут смеяться надо мной.
Это было смелое утверждение, и Роз не знала, что ответить, чтобы поддержать Олив. Да, люди стали бы смеяться. Была какая-то нелепость в этой гротескной женщине, несущей в своем сердце такую огромную любовь, что она согласилась назваться убийцей во имя дорогого ей человека. — Но я не собираюсь сдаваться, особенно теперь, — решительно произнесла журналистка. — Курица рождается для того, чтобы существовать. А вы родились, чтобы жить. — Она указала на Олив кончиком ручки. — И если вам непонятно, в чем разница между существованием и жизнью, то вам следует прочитать Декларацию Независимости. Жизнь предполагает наличие свободы и погони за счастьем. А вы, оставаясь здесь, лишаете себя и того, и другого.
— Куда же я пойду, и что стану делать? — Она начала нервно пожимать кисти рук. — Я никогда не жила одна. У меня не получится, не теперь, когда все знают обо мне все.
— Что именно они знают?
Олив замотала головой.
— Почему вы не хотите говорить со мной?
— Потому что, — с трудом выдавила Олив, — вы мне не поверите. Никто не верит, когда я начинаю рассказывать правду. — Она постучала в стекло, чтобы привлечь внимание охранника, ожидающего снаружи комнаты. — Вы должны все выяснить самостоятельно. Это единственный способ для вас что-то узнать.
— Но если я не смогу этого сделать?
— Хуже мне уже все равно не будет. Я смогу продолжать жить в одиночестве, а это самое главное.
«Да, — подумала Роз, — наверное. Так оно и есть, особенно под конец дня».
— Хорошо, Олив, только скажите мне вот еще что: вы мне когда-нибудь врали?
— Да.
— Зачем?
Дверь открылась, и Олив тяжело поднялась, когда сзади ее, как и раньше, хорошенько подтолкнули и приподняли.
— Иногда так спокойней и безопасней.
* * *
Когда Роз открыла дверь в квартиру, в гостиной снова разрывался телефон.
— Привет, — начала она, зажав трубку между ухом и плечом и стараясь одновременно снять куртку. — Розалинда Лей.
* * *
Священник нанес свой еженедельный визит в камеру Олив.
— Красиво, — заметил он, увидев, как женщина кончиком спички рисует закорючки, символизирующие кудри, на голове глиняной фигурки матери. — Это у тебя Святая Дева и Иисус?
Она посмотрела на него с любопытством.
— Мать душит свое чадо, — резким голосом пояснила Олив. — Как же это могут быть Дева Мария и Иисус?
Он пожал плечами.
— Я видел и более странные произведения искусства на тему религии. Кого же ты изобразила?
— Просто Женщину, — ответила Олив. — Еву в одном из ее воплощений. У нее ведь много лиц.
Священник, казалось, заинтересовался.
— Но она у тебя осталась без лица.
Олив повернула куклу, и только теперь священник увидел: то, что он принял за кудри, было лишь грубой имитацией глаз, носа и губ. Она снова повернула фигурку, с другой стороны было изображено то же самое.
— Двуликая, — вздохнула Олив, — и в то же время не способна смотреть вам в глаза. — Она взяла в руки карандаш и воткнула его между бедер куклы. — Но это не имеет никакого значения. Во всяком случае, для МУЖЧИНЫ. — Она зловеще оскалилась. — МУЖЧИНА же не смотрит на камин, когда кочергой ворочает в нем уголья.
* * *
Хэлу удалось починить заднюю дверь и кухонный стол, который он снова поставил на привычное место посреди комнаты. Пол был тщательно вымыт, холодильник выпрямился, стены сверкали чистотой, и даже несколько стульев переехали на кухню из зала и аккуратно стояли вокруг стола. Сам Хэл выглядел изможденным.
— Ты успел вздремнуть? — забеспокоилась Роз.
— Почти нет. Пришлось потрудиться.
— Ты совершил чудо. — Она огляделась. Кого ты ждешь? Королеву? Она может обойтись и более скромным приемом.
К ее удивлению, он схватил ее руку, поднес к губам и перевернул, чтобы поцеловать ладонь. Это было слишком неожиданным и нежным жестом для грубого мужчины.