Дергаюсь и ору на него, руки быстро оказываются в профессиональном захвате, Андрей дергает меня вперед, подсекая ноги, и я, не удержавшись в вертикальном положении, падаю на пол боком. Запястья все еще зажаты в его руках, и он уже сам на полу рядом со мной, наступает коленом на поясницу, прижимая к полу. Все еще вырываюсь, пытаясь подняться или хотя бы высвободить руки, он встряхивает меня так сильно, что я ударяюсь виском об пол и на пару секунд замираю, приходя в себя.
Андрею хватает этого времени для того, чтобы отпустить мои запястья, приподняться и наступить ногой, обутой в тяжелый ботинок, мне прямо на раскрытую ладонь. Я не кричу, только с ужасом смотрю на это, понимая, что он не шутит, что он уже не остановится, что бы я ни говорил и ни делал. Баллончик, на который я возлагал такие надежды, сейчас на столе, и я до него не доберусь уже, особенно теперь, когда я на полу.
- Меньше дергайся, сука, и я больше так не сделаю, - он, наконец, убирает ногу, но толку от этого мало, потому что мне больно даже чуть-чуть шевелить пальцами.
- Андрей, пожалуйста, не надо… - всхлипываю я, зная, что это бесполезно.
Пытаюсь приподняться, опираясь здоровой рукой, но отчим грубо валит меня на пол, вновь ударяя головой. Что-то говорит, слова мерзкие и обидные, я стараюсь отгородиться от них, потому что и так вот-вот зареву, как ребенок. Его руки всюду, одежды на мне не так много, чтобы не чувствовать похотливые прикосновения, и я до ужаса ясно ощущаю, как он водит по животу, как стягивает трусы и сжимает задницу.
Опять я срываюсь и умоляю его прекратить, пытаюсь вырваться, но в ответ получаю только резкий шлепок и грубый мат. Мне страшно – я точно знаю, что сейчас будет происходить. Снова кричу, надеясь, что услышат соседи, умоляю бога, в которого никогда не верил, чтобы сейчас домой вернулась мама или хотя бы Слава, но никто не приходит.
- Нет, нет, пожалуйста, нет!.. – и я захлебываюсь криком, чувствуя в себе его член, входящий резко и глубоко. Андрей рычит от удовольствия, я ору от боли, ведь это словно тебя протыкают раскаленной кочергой.
Мои мольбы уже ни к чему, отчим просто не слышит меня, ничего, кроме криков и плача, которые его только распаляют еще больше. Руки Андрея крепко держат, прижимая к полу, но я и сам уже не дергаюсь, потому что стоит мне хоть чуть-чуть двинуться, боль становится еще сильнее и ярче. Однако каждое его движение заставляет меня извиваться, скулить, пытаться высвободиться, потому что терпеть это я просто не в состоянии.
Он доволен, гладит влажными ладонями по спине, тараня мою задницу еще быстрее. В голове уже нет мыслей, кроме одной – когда же это закончится?.. Но это продолжается: толчки и грубые стоны за спиной, адская боль во всем теле; мне настолько противно, что начинает тошнить. Внезапно его рука оказывается подо мной и по-хозяйски сжимает член. Это неприятно, это противно, это унизительно, я снова дергаюсь, пытаясь вырваться, здоровой рукой впиваюсь в его запястье, царапая со всей дури ногтями.
- Тварь! – он зол, рука с члена исчезает, и Андрей так сильно толкает меня в лопатки, что я с довольно громким стуком ударяюсь лбом об паркет. Успеваю за какое-то мгновение представить огромную шишку посреди лба, а потом меня накрывает темнотой, плотной и засасывающей, словно зыбучие пески в пустыне.
========== Глава 8. Pov Мирослав ==========
Помня свое обещание заехать в больницу, я решил не откладывать это дело в долгий ящик, и вышел из дому в понедельник пораньше. Пропускать работу было не с руки, так что до начала смены успею вернуться и зайти домой за сумкой, а вот на учебу один день можно и забить. Пропусков у меня не так уж много, потом как-нибудь все отработаю.
Девятая больница, черт бы ее побрал, находилась за чертой города, в области, и раньше это мне даже нравилось, ведь от прошлого места жительства она была всего лишь в получасе езды. Сейчас же пришлось добрый час потратить на давку в автобусе и утреннем метро, прежде чем я вышел на знакомую остановку, где в любое время людей находилось не много.
Загородный автобус, ходящий по расписанию, отправлялся только через пятнадцать минут, и пока я ждал, кутаясь в куртку от пронизывающего холода, успел покурить целых три раза, даже голова закружилась немного. Решил, что на сегодня хватит, тем более что в пачке сиротливо перекатывалась последняя сигарета. Автобус, наконец, подъехал, кашляя дымом и стуча каким-то клапаном - еще советский образец, большой и вместительный, но ободранный, неудобный, и уж точно не спасающий от холода. Только где-то рядом с водителем есть печка, и я, зная это, сел на переднее сидение в надежде, что и мне перепадет кусочек тепла.
Теперь музыку в уши, и полчаса черно-белого пейзажа и на удивление ровной дороги под колесами. Помню, прошлой зимой приходилось трястись по выбоинам и кочкам, но к лету трассу отремонтировали, новый асфальт был ровным и белесым от изморози. Наверное, ездить тут на собственном автомобиле очень приятно.
Конечная остановка находится в самом центре поселка, оттуда до больницы всего пять минут пешком – к счастью, на сигарету времени не хватает. Иначе я так никогда не брошу. Да и ей никогда не нравился запах табака, даже сейчас, я уверен, она его почувствует.
На охране просят паспорт, тщательно записывают фамилию и время визита в регистрационную книгу, коротко и лениво пересказывают правила поведения в больнице. Я их знаю и без того, сколько раз уже слушал, да и в моем случае все эти слова вообще бесполезны.
Больничные коридоры здесь довольно широкие и светлые, хотя это и не евроремонт. Только окна еще лет пять назад, насколько знаю, были заменены на пластиковые, на этом все обновление и закончилось, лишь изредка приезжала бригада ремонтников менять перегоревшие лампы и подкрашивать побелкой стены. Зеленые растения в вазонах придавали больнице уют и почти домашний комфорт, как и ковры, и развешенные по стенам рисунки в дешевых рамках – почти детские каракули в ярких цветах. Мне всегда было страшно на них смотреть и понимать, что это дело рук людей вдвое, а то и больше, меня старших.
- Славочка… - Анна увидела меня первой, поднялась навстречу из кресла в общем холле, где кроме нас находилось еще несколько человек, занятых своими делами. – Мне сказали, что ты зайдешь, но чтобы прямо в понедельник…
Женщина улыбалась и обнимала меня, усаживая на свободный диван. Анна старше меня всего на пятнадцать лет, и выглядит еще вполне молодо, если бы не седые ниточки в волосах, заметные только вблизи, и напоминающие нам обоим, от чего они там появились. О том происшествии мы никогда не говорим напрямую, но неизменно перед моим уходом Анна спрашивает, захожу ли я к Иринке. Не сомневаюсь, что в этот раз будет точно так же.
Мы разговариваем некоторое время о ней, о том, как ей живется здесь, в психиатрической больнице. Нет, Анна не больна, если только не считать частые депрессии, но возвращаться на старую квартиру, ту самую, где мы с отцом прожили полтора года, она просто не в состоянии. Находясь в одиночестве больше часа, она начинает паниковать и чуть ли не биться в истерике. Сам я этого не видел, конечно, но медсестра рассказывала достаточно живо… Ей нужна компания, пускай это даже общество душевнобольных.
- А как твои дела? – наконец спрашивает Анна, кутаясь в клетчатый плед. – Еще не живешь отдельно?
Я покачал головой, поджав губы. Отец – еще одна неприкосновенная тема в нашем общении, мы оба помним о его существовании, но пытаемся и словом об этом не обмолвиться. Рассказываю ей о переезде, стараясь не упоминать свадьбу, жалуюсь на долгую дорогу к университету, которую теперь приходится преодолевать каждый день. Упоминаю Ваню, как своего сводного брата, и Анна напрягается, но быстро приходит в себя, когда я объясняю, что ему почти восемнадцать, и летом он будет поступать куда-то в другой город, как он сам говорил матери.
Представляю, как ей тяжело слушать о моей, в общем-то, обычной, жизни. Слушать и знать, что мой отец, которого она когда-то любила, а сейчас, наверное, ненавидит, все еще рядом со мной и у него никаких проблем. О ней даже не вспоминает, хотя мы уверены, что это и к лучшему, ведь неизвестно, в какое состояние поверг бы Анну его внезапный приезд. Нет, папаша забыл про свою вторую жену точно так же, как забыл про первую, мою мать, после ее смерти.