На один звонок! Представляешь себе? На один!
Но сейчас ты еще больше удивишься: Еремкин мне обрадовался, будто давно уже ждал меня в гости.
— Навестить нас решил? Очень приятно. Да вас двое? Заходите, пожалуйста!
Мы зашли… И вот тут ты, Оля, так удивишься, что даже не поверишь мне! На диване у Еремкиных я увидел двойняшек Анны Ильиничны, которые уже не баюкали шепотом своих кукол, а прямо ногами, в ботиночках, прыгали по дивану. И Еремкиным это, представь себе, очень нравилось!
— В них столько энергии! Столько энергии! — восклицали они.
Я подумал, что, если в двойняшках и дальше будет столько энергии, Еремкиным скоро придется покупать новый диван.
Я так был поражен всем этим, что забыл даже, для чего пришел. Но Еремкина сама мне напомнила.
— Детям простор нужен, — сказала она. — Да ты сам знаешь, раз у тебя младший братишка есть, — и указала на Тимофея.
Еремкины стали хвастаться, что девочки знают наизусть очень много стихотворений. Двойняшки стали читать сразу в два голоса, а Еремкины шевелили губами, беззвучно повторяя те же самые строчки, словно боялись, что девочки забудут, запнутся. Но они не запинались. И я вспомнил, что так же вот беззвучно, очень волнуясь, мама подсказывала мне стихи, когда я однажды выступал на утреннике у нее в детском саду. Потом уже я никогда больше на утренниках не выступал…
Двойняшки еще и пели разные песенки тоже. А Еремкины на всякий случай беззвучно им подпевали.
Только уходя, уже в дверях, я подмигнул Тимошке и громко сказал:
— А Оля, значит, уехала?
— Да, уехала! — ответил Еремкин. — И такую нам, знаете, приятную замену вместо себя оставила…
Я поскорее простился, потому что боялся, как бы Тимошка не спросил, куда именно уехала Оля.
На следующий день, в школе, я заговорил с Анной Ильиничной о Еремкиных. И она мне сказала:
— Сама даже не заметила, как это случилось: полюбили они моих девочек. А что ж, дети могут любому сердце смягчить.
Это она верно сказала: я чувствую, как Тимошка тоже немного меня смягчает. Но не в этом дело…
С Анной Ильиничной-то я уже на другой день говорил. А сразу после этого, как мы ушли от Еремкиных, случились еще очень важные события. Я о них в следующем письме расскажу.
Коля
Коля пишет Оле
Здравствуй, Оля!
Я должен рассказать тебе, что еще случилось, когда мы вышли от Еремкиных.
На улице я взглянул на Тимошку, который от смущения не проронил у Еремкиных ни одного слова (и очень хорошо, что не проронил), и говорю ему:
— Что, убедился? Он печально кивнул головой. И тут нас сзади догнал противный, шепелявый голос Рудика Горлова:
— Ну как. Свистун, не скучаешь ли по Вороне? Ты ведь птиц любишь! Помню, как она тут перед тобой на коленках стояла…
— Какая ворона? — тихо спросил меня Тимошка.
Но Рудик услышал его вопрос.
— А ты, дитя неразумное, не знал Ворону? Была у нас такая, Оля Воронец… Все справедливую из себя строила! А потом каркнула, крыльями взмахнула и улетела…
Рудик собирался еще что-то сказать — наверно, про нашу с тобой переписку. Но Тимошка вдруг стянул с носа свои очки и сунул их мне:
— Подержи, Коля, одну минуточку. А то разобьются…
И я еще даже ничего не успел сообразить, как он, маленький и худенький, подошел к долговязому Рудику, приподнялся на цыпочки и влепил ему звонкую затрещину.
Рудик в драку не полез: или стыдно было отвечать Тимошке, который еле доставал ему до плеча, или меня боялся. Он стоял на месте, без толку размахивал руками и кричал:
— А ну еще попробуй! Еще хоть один разок!.. Тимошка вновь деловито приподнялся на носках и еще раз звонко стукнул Рудика. Тот продолжал вопить:
— А ну еще попробуй!..
Но Тимошка больше пробовать не стал. Он, на оглядываясь, ушел со двора. Я догнал его и пошел рядом.
Мы до самого Тимошкиного дома не разговаривали. Потому что оба были очень растерянны.