— Я хотел с тобой серьезно поговорить, девочка, — сказал Куз, когда они уже прошли весь сад и Настя решила отправиться на Петроградскую, через мост. — Понимаешь... Тебе надо определиться, подумать, как ты будешь дальше жить. В школу ты, как я понял, ходить не собираешься?
— Не знаю. Вряд ли.
— Я не буду тебя поучать, говорить, что это обязательно, что потом тебе не поступить в институт, я ведь знаю, что это вовсе не обязательно, есть масса других путей в жизни. Но ты должна серьезно подумать над этим.
— Да-да, понимаю.
— Я, конечно, буду тебе помогать. А эти там, ну, Калмыков и остальные, что-то собираются делать?
— Мне звонила папина секретарша. Сказала, чтобы я заехала оформить какие-то... документы. Там опекунство нужно делать и что-то еще. Мне же шестнадцать.
— Я выясню у нашего юриста все эти штуки. В новом законодательстве есть какие-то изменения. В том смысле, что после шестнадцати лет больше прав теперь у русского человека...
— Они сказали, ну, секретаршу я имею в виду, что оформят все без всякого опекунства. Просто денег дадут.
— Хм. Это сколько же?
— Сказали, много. И потом, папины счета. Я же единственная наследница.
— Это да. С квартирой тоже все в порядке?
— С квартирой-то все проще. Она мне остается. Папины родители отказались от права наследования, сказали...
— Да, я говорил с ними. Знаю, что они отдают все тебе. Ты-то справишься?
— С чем?
— С самостоятельностью. Не так это просто, как кажется. Вот, народ, — он оглянулся по сторонам, — получил самостоятельность, и что с ним стало? Теперь на митингах орет, твердой руки жаждет.
— Я не жажду.
— Да...
Марк закурил. Что-то его тревожило, это было очевидно. Наконец, когда они уже миновали мост и свернули к мечети, он спросил:
— Настя, ты помнишь фамилию следователя, который к тебе приходил?
— Помню. Милов.
— Милов... — Марк остановился. — Я как чувствовал.
— А что случилось? — Настя оставалась равнодушной. Ну, Милов. Не Милов. Ей нравился сам процесс прогулки, а о чем они говорили, это уже второстепенно. Квартира, деньги, все это ерунда. Надо же о чем-нибудь говорить, вот они и говорят. Да и прогулка-то, собственно, не то чтобы нравилась Насте, а просто не была ей противна. Так точнее.
— Убили сегодня Милова этого. В подъезде собственного дома.
— Да? — все так же равнодушно спросила Настя.
— Настя! — Куз взял ее за плечи и слегка потряс. — Очнись! Ты что, не понимаешь, о чем идет речь? Убили следователя, который продолжал расследовать дело о гибели твоего отца. Теперь я думаю, что и Раисы тоже... Ты не видишь связи? Девочка моя, да проснись ты, жизнь-то продолжается. И она у тебя может еще стать счастливой, поверь мне. Долгой и счастливой, хотя сейчас тебе кажется, что все кончено... А может и не стать... И этот следователь играет или играл в твоей судьбе определенную роль.
— И что?
— Ох, Боже ты мой! Пошли.
Он подтолкнул Настю в спину, и они пошагали вперед, кружа по изгибам Малой Подьяческой.
— Ты понимаешь, я все более и более склонен думать, что все, что случилось, это одна большая серия убийств. Начали с Аркадия. Потом, Раиса... Что бы она понеслась на другой конец города, на Звездную?.. Это ведь уже на выезде практически, край света...
Он посмотрел на Настю, чтобы убедиться, нормально ли она реагирует. Заметив в ее глазах какое-то подобие интереса, Куз продолжил:
— Я тут присматриваюсь к этому Калмыкову. Охрана у него — быки откормленные. В своем «Крабе» теперь сидит каждую ночь, офис у него там. При этом, чем он там занимается, решительно непонятно. Дирекция клуба — совершенно другие люди. А Калмыков — словно князек удельный в своей резиденции...
— Он приходил к нам, — неожиданно сказала Настя.
— Кто? Калмыков? И что?
— Давно. Еще когда мама... Ну, в общем, давно. А после его ухода я посмотрела папин компьютер, а там ничего нет.