Мать совсем разойдется, раскричится о своей погубленной жизни, о разочаровании, которое ей принесла Настя, о том, что у всех дети как дети, а у нее одной не дочь, а неизвестно что, и так далее по давно понятной схеме.
— Где же папа наш, что же ни ответа ни привета, — неожиданно переключилась мама на другую тему, — хоть бы позвонил, что ли? Не похоже на него.
— Да что ты, ма, приедет, никуда не денется. Не психуй.
— Как же мне не психовать, обещал вечером вчера вернуться, а сейчас уже тоже почти вечер. Может, случилось что? Он на машине — мало ли что на дороге бывает. Может, авария, не дай Бог.
— Перестань. Какая авария? Он же осторожный, как девушка. Никаких аварий. Заехал к кому-нибудь по делам или так, оттянуться.
— Оттянуться! Еще не хватало!
— Ну да, ты-то оттягиваешься по полной программе, а ему что, нельзя?
— А ну-ка кончай эти разговоры! Я оттягиваюсь, видите ли! Я пашу всю неделю, как лошадь, в гости хожу только по выходным, а она мне тут претензии высказывает! Да я...
— Ладно, мамуля, ну что ты завелась? Все нормально. Я пошла, — Настя встала из-за стола, уже стоя допивая остатки чая из большой черной кружки.
— Куда это?
— Как — куда? Гулять. У меня еще каникулы.
— Каникулы... А готовиться тебе не надо, последний класс, почитала бы что-нибудь! И так-то в голове немного было, а за лето, наверное, вообще все выветрилось.
Настя обняла мать, за лето ставшую заметно ниже дочери, поцеловала ее в упругую щеку, в лоб, на котором еще не было и признаков морщинок, в красивые большие глаза — по очереди, в один и в другой. Красивая у нее мама все-таки, самая, пожалуй, красивая из всех знакомых ей женщин.
— Когда вернешься-то?
— Не знаю, — Настя уже надевала свои замшевые ботиночки. — Вечером.
— В девять чтобы была дома. Не позже.
— Ма, дай денег немножко.
— Денег... Опять ей денег. Сколько тебе?
— Ну, не знаю. Дай там... Двадцать...
— А не жирно тебе — двадцать? Возьми вот пятерку и скажи спасибо.
— Ма, это мне на дорогу только — пятерку. Дай еще-то.
Мать вздохнула и вытащила из кармана джинсов, которые, к неудовольствию мужа, предпочитала любой другой одежде, десятку.
— Возьми. А пятерку давай назад.
— Спасибо, мамуля, любимая моя красавица! — Настя снова громко чмокнула ее в щеку. — Пока!
Когда она подошла к лифту, дверцы разъехались и из кабины вышел Николай Егорович. Столкнувшись нос к носу с Настей, он вздрогнул, но, узнав соседку, мгновенно растянул лицо в широкую веселую гримасу, искреннюю, как показалось Насте. Он вообще был весельчаком, этот Николай Егорович, но иногда становился чересчур назойливым, орал на весь двор: «Настюха, как делишки, где мальчишки?» — и все в таком духе, тяжеловесный юмор пятидесятилетнего безработного работяги. Хотя жил он не бедно, судя по одежде и упитанному Дику, халтурил где-то, но постоянной работы давно не имел.
— Привет, Настюха! Ты меня испугала даже, красавица. Спешишь куда?
— Здравствуйте, здравствуйте. Да так, дела всякие, — она проскользнула в кабину мимо застывшего на выходе соседа.
— Ну, дела — это святое! В школу скоро?
— Скоро, — натянуто улыбнулась Настя. Она ненавидела эти пустые вопросы: «Скоро в школу?» Сегодня двадцать девятое августа — пусть отгадает, скоро ей в школу или нет. Тоже мне бином Ньютона, как у Булгакова сказано.
— Ну-ну, — весело констатировал сосед. — Давай-давай.
«Даю-даю, — подумала Настя уже под скрипение спускавшегося вниз лифта. — Если каждому давать...»
Она прошла мимо ночного магазина, выглядевшего при дневном свете какой-то убогой забегаловкой, дешевой лавкой, в которую и заглянуть-то приличный человек побрезгует, лучше пройдет дворами до универсама. «Надо же, — в который раз удивилась она. — Как ночь все меняет...