Я сын Великой степи и знаю, что такое бывает, называется это реинкарнацией.
– Джучи, блин, что ты мелешь, – возразил Телятьев, – реинкарнация только после смерти. А вообще все это полная чушь.
– Значит, твой Бальзамов великий шаман. – Невозмутимо ответил Джучи, разливая водку по замусоленным пиалам, – А я знаю, почему тебя Бальзамов Флагом называет, – продолжал сын Великой степи, – потому, что ты любишь свой красный спортивный костюм и еще за то, что в тебе цепко сидит ген революционного большевизма, вынудивший русскую цивилизацию сделать самой себе вскрытие живота, т. е. харакири.
– Джучи, прекрати трепаться, – взвился Телятьев, – лучше пошли смотреть твою собаку.
Они выпили, не чокаясь. Телятьев, брезгливо морщась, поставил на стол пиалу.
– За большевизм Бальзамову морду набью, – выдохнул журналист.
– Нашему теляти да волка съесть, – спокойно ответил Джучи.
Телятьев первым вошел в комнату Бальзамова и, ничуть не сомневаясь в своих действиях, щелкнул выключателем. Все было на своих местах: чайник, гитара, куча немытой посуды на столе, прокуренные желтые занавески, в пепельнице на подоконнике дымился окурок. Вот только на знакомом продавленном синем диване, сладко положив морду на подушку, под верблюжьим пледом спал щенок самой, что ни на есть, дворово-подъездной породы. Когда зажегся свет, щенок нехотя приподнял лохматую морду, сладко зевнул и опять провалился в сон, уткнувшись щекой в подушку.
– Все! Допились! – сказал Телятьев, – Джучи, чем лечится белая горячка?
– Водкой, брат, чем же еще, – ответил Джучи.
– Тогда пошли лечиться, – просипел Эдик и выключил свет.
Вячеслав Бальзамов в свободное от учебы время подрабатывал арт-директором в одном из клубов столицы с банальным названием «Ямайка».
Иногда в этом же клубе сам пел свои песни под гитару. Дело шло довольно туго: посетители были не из богатых; выступающие артисты, а это были по большей части барды, амбициозны и малоспособны к творчеству. Засим выплату кровно заработанных денег Бальзамову задерживали регулярно.
После очередной двухмесячной задержки Вячеслав решил уйти на вольные хлеба. Но уйти просто так он не мог. За все унижения, потрепанные нервы и горечь обид он решил дать последний бой жадной и тупой администрации клуба.
Выпив для храбрости сто грамм белой, потом еще сто и еще, он покинул стены родной общаги.
Выходя из метро на нужной станции, Бальзамов увидел маленького лохматого щенка, который, мелко дрожа и тонко поскуливая, жался к газетному киоску. В тот вечер мозг поэта Вячеслава Бальзамова работал необычайно легко. Он сгреб в охапку лохматое чудо. Щенок тепло прижался к груди и радостно засучил лапами. После чего белый итальянский плащ поэта стал похож на защитную, пятнистую форму африканского революционера.
Приближаясь к неоновой вывеске клуба целеустремленным шагом, он увидел, как побледневший охранник ветром метнулся со ступенек крыльца внутрь здания.
– Ну вот, уже прячутся! – скрипнул зубами Вячеслав.
Открыв дверь ногой, он пошел по тусклому коридору в зал, мимоходом увидев, как в одном из проемов мелькнуло испуганное лицо директора. Зал, как обычно, встретил его приглушенным светом, музыкой надрывавшегося на сцене рок-барда и белыми скатертями, за которыми с умным видом сидело полтора десятка зрителей, в основном женского пола.
Бальзамов подошел к свободному столику и, дождавшись, когда бард закончит песню, со словами:
– Вот – я вам нового клиента принес, – поставил своего лохматого друга всеми четырьмя лапами на белую скатерть.
Минуту длилась гробовая тишина. Потом публика ударила в ладоши.
Ни охранников, ни кого-либо из администрации по-прежнему не было видно.
Бальзамов постоял еще несколько секунд и двинулся к выходу.