— Отпустить! — приказывает Самиев, сияя. — Молодцы!
Генерала отпустили, рукавица куда-то пропала. Он поднялся, тяжело посапывая. Его лицо густо налилось кровью. «Чи не наштурмует он нам!» — подумал Хома. Но генерал был искренне доволен.
— Самиев, что же это такое? — обратился он к командиру полка. — Меня и то свалили, а что с тобой, сухарем, было бы? Клас-си-че-ски. — Десятки рукавиц вытирали его хромовое пальто. — Пускай их, Чумаченко, пускай орлов! Штурмуйте, товарищи, на славу! Всем выдам… Славу.
Бойцы хором заверили, что постараются.
— Крепкий дядька, — сказал Хома, выходя во двор. — Так меня саданул, что я едва удержался.
— Ну, если бы не удержался! — пригрозил старшина. — Я б с тебя шкуру спустил!
Стянутая ночным морозцем земля застучала под ногами, как костяшки.
XVI
— Алло Ференц!
Взлохмаченный художник поднялся на нарах, удивленно оглядывая бойцов, заполнивших бункер.
— Старшина?
— Как видишь… Слазь.
В Будапеште художника многие знали. В подземельях он нередко встречал знакомых, и они давали ему приют.
Ференц спустился с нар и стал совещаться с Багировым. Отель «Европа» интересовал художника, наверное, не меньше, чем старшину. В свое время Ференц оформлял фойэ и биллиардный зал этого отеля. Там висели его картины. Теперь художник беспокоился о том, что дом взорвут и весь его труд взлетит на воздух. Относительно этого они накануне строили немало разных проектов. К удивлению Ференца Вася немедленно перешел от слов к делу.
Художник разбудил какого-то гражданина в кепке и в легком демисезонном пальто.
— Пролетарий, — отрекомендовал его Ференц.
— Давай-давай, — сказал пролетарий и двинулся по длинному бункеру. Бойцы шли за ним осторожно, переступая через спящих. Проводник остановился против стены, покрытой плесенью, и указал рукой:
— Здесь.
— У кого кирки — сюда! — скомандовал старшина.
Кирки дружно застучали. Венгры испуганно просыпались, озираясь: что тут делается? Не только в Пеште, а и под Пештом нет покоя. Ни днем, ни ночью. Габор, проклятый габор!