Вскоре к нам присоединились несколько старожилов, возвращавшихся с холмов с мешочками золотарника. Через несколько минут после них появился мой приятель Боб Финк. Перебросившись с ними парой слов, я снова залез в воду, чтобы еще немного отмокнуть. Тем временем толстяк, стоя в воде, энергично намыливался и плескался, фыркая, как буйвол, потом встряхнулся, похлопал себя по груди и выбрался на сушу, чтобы обсохнуть на солнце. Окинул нас изучающим взглядом, выбрал ровное местечко и вытянулся во весь рост лицом к солнцу. Его голова, лежавшая на возвышении, была всего футах в двух от моей.
Разговор, необязательный и добродушный, начался с гремучих змей — что индейцы их совершенно не боятся. Потом перескочил на бродяг и смысл анархизма. У одного из тех, кто спустился с холмов, брат был бродягой. Из принципа. Он долго объяснял его философию. Я обратил внимание, что у толстого коротышки с каучуковой кожей была мания перебивать говорящего и уточнять подробности. Он, похоже, был прирожденным скептиком, знал все лучше других и вместе с тем производил впечатление поразительного невежи. Вопросы его, наглые и бесцеремонные, были больше похожи на ядовитую насмешку и придирку. Вдобавок голос его никак нельзя было назвать приятным. Когда он приходил в возбуждение и все, что мы говорили, вызывало в нем чуть ли не злобу, хотя к нему-то как раз никто не обращался, он соскальзывал со своего места, с важным видом грузно шел к вам, похожий на низкорослого Геркулеса, смешную пародию на него, и, став напротив, вопрошал:
— А вот что заставляет волны подыматься и опускаться? Можете мне ответить?
Если ты просто говорил, что не знаешь, он глядел на тебя с великой досадой. Ему бы хотелось, чтобы ты ответил:
— Я не знаю, объясните мне.
Все это время я спокойно лежал в воде и неторопливо изучал его, желая понять, откуда его занесло к нам и чем бы он мог заниматься. Время от времени я принимал сидячее положение и давал правильный ответ. Для него это было все равно что получить прямой в челюсть. В конце концов я сам решил задать ему вопрос.
— Вы египтянин... или, может, турок?
— Я из
[244] — спросил он.
—
...[247] и греческий, и турецкий. А еще немного армянский.
— Fabelhaft![248]
— Was meint das![249]
— Das meint чудесно... потрясающе. Kennen Sie nicht ein Wort wie fabelhaft! Vielleicht kennen Sie wunderbar[250].
— Wunderbar, ja![251] Это немецкое слово... А теперь назову вам еще один язык, на котором я могу говорить: даргон!