Вся улица усыпана ими, около сгоревших машин лежат почерневшие кости. У одного, самого близкого к нам, нет головы и рук. Над заваленной трупами улицей висит полная луна.
Слышен гул двигателя. Между вздувшимися телами крутится бульдозер. Он сгребает тела в воронку, закапывает и долго крутится на месте, утрамбовывая могилу. Рядом видны силуэты нохчей. Солдаты смотрят на них.
Сидельников: - Вон она. Видишь?
Осипов: - Где?
Сидельников: - Вон дерево. Два пальца левее.
Осипов: - Думаешь, работает?
Сидельников: - Не знаю. Я сползаю.
Зюзик: - Я с тобой.
Сидельников: - Давайте фляжки.
Сидельников и Зюзик ползут по улице, укрываясь за телами. На обочине водопроводная колонка. Они подползают к ней. Колонка работает. Сидельников с Зюзиком пьют, потом набирают воду во фляжки. Когда ползут обратно, у чехов взлетает осветительная ракета. Они замирают.
С блокпоста открывают по чехам огонь. Сидельников с Зюзиком вскакивают и бегут к своим.
Блокпост. Все пьют.
Когда светает, на улице появляются странные силуэты в юбках. Они бредут от бордюра к бордюру, останавливаясь около каждого трупа. Иногда они переворачивают тела на спину и подолгу вглядываются в лица.
Кто-то из молодых не выдерживает и открывает огонь. Его поддерживают еще два три человека, они успевают сделать несколько выстрелов и даже подстрелить один из силуэтов, пока с той стороны не начинают кричать.
Кричат по-русски, это женские голоса
Осипов: - Прекратить огонь! Вы что! Прекратить огонь, это же матери! Это же наши матери!
Несколько женщин подбегают к той, которая упала. Крики: "Что ж вы делаете, сволочи! Мы же свои, мы же русские! Не стреляйте!" Раненную на руках несут во дворы.
С рассветом матерей становится еще больше. Они переходят от одного тела к другому, долго всматриваются в обезображенные лица, закрыв рот платком. Они не плачут, просто сейчас очень жарко, над улицей стоит невыносимая вонь и от трупного запаха трудно дышать.
Осипов садится на корточки, зажимает лицо руками.
Солдаты стоят за каменными блоками и смотрят, как матери ходят между телами убитых товарищей.
Одна мать все-таки находит своего сына. Она приходит на блокпост, Кричит: - Ребята, не стреляйте, я своя, я русская! Ребята, у меня сын там лежит, мне надо позвонить! Ребята, пропустите! Я русская!
Мать: - Я в плену была. Девять месяцев. У них лагерь там целый, под Рошни-Чу. Там наших человек двести, наверное. Строителей много, они Умару дом строят. Умар - так хозяина нашего звали. Со мной еще две матери были Света, и Галина Борисовна из Новосибирска. Умар расстрелял их, изнасиловал и застрелил обоих, в затылок. А меня не стал. Продал потом другому. Они их там не кормят совсем. Каждый день убивают. Бывает, начнут дубинками бить, и забьют насмерть. Как они кричат, господи. Капитан с нами был, из МЧС. Когда они начали солдатика одного убивать, он не выдержал, нож вырвал у одного и воткнул ему в бок. Они этого капитана потом двуручной пилой пополам распилили. Живого. Как его звали, не помню.
- Эй, русские! Эй, смотри!
Нохчи стоят у угла дома, перед ними - пленные. Они избиты, их руки связаны за спиной. Чехи смеются и что-то кричат по-своему, потом быстро кладут одного пленного боком на асфальт, один прижимают его голову ногой к земле и два раза ударяет ножом сбоку под подбородок, затем начинает пилить ему горло. Кровь брызгает парню на плечо, он дергает связанными за спиной руками и хрипит, а чех пилит его ножом. Парень мычит. Его глаза широко открыты. Чех громко смеется. На асфальт вытекает черный ручей.
Чехи с остальными пленными быстро уходят за угол, оставив парня умирать на дороге.
Он долго лежит без движения на боку.