Твой разум, твои устремления раздвигают мой разум и плоть, подчиняя меня и заставляя понять всю свою беспомощность - перед твоим движением к цели. Ты говоришь со мной о своих мыслях, а я с тобой - о своих чувствах. Понимаешь ли ты разницу, Джейк?!
– Я люблю тебя, Рэйчел.
– Я знаю, мой милый, я знаю. Я ведь не утверждаю, что это не так. Просто это… Это что-то ещё, что-то другое, Джейк. Мне ведь совсем не нужно, чтобы ты был таким. Я не поэтому и не за это люблю тебя, вовсе не за твой масштаб, - она вдруг осеклась и нахмурилась. - Ах, нет, нет! Это тоже глупость. Ты сам - это и есть твой масштаб, твой размер, твоя суть. Ах, какая я глупая эгоистка, Джейк, - Рэйчел подняла на него свои глаза. - Мне просто хочется иногда, чтобы ты не был таким огромным. Мне кажется, что тогда мне было бы легче справиться и с тобой, с моими чувствами к тебе, а это неправильно. Ты - это ты. Ничего другого и никак иначе мне на самом-то деле не нужно. Слышишь?
– Да, Рэйчел. Да. Слышу.
– Моя жизнь принадлежит тебе, Джейк. И не только жизнь. Я верю, что никто не сможет распорядиться ею лучше, чем ты. Правильнее, чем ты. Пожалуйста, сделай так, чтобы с моей верой ничего не случилось. Обещаешь?
– Обещаю.
– Мужчины, - вздохнула Рэйчел. - Боюсь, ты так никогда и не поймёшь, что это значит - видеть мужчину со стороны. Мужчину, который занимает всё твои мысли, всё существо. Тебе не стыдно?
– Стыдно, моя девочка, - вздохнул Гурьев, обнимая её. - Стыдно, родная моя. Но нет хуже стыда, чем знать, что твоё слово ничего не значит. А моё слово кое-что значит. И меня это радует.
* * *
– Сантьяго де Гуэрра. Звучит неплохо, - Рэйчел, улыбаясь и качая головой, отложила в сторону чилийский паспорт Гурьева, доставленный вчера из японского посольства. - Ну, и зачем этот маскарад?
– Это мой любимый приём, - пробормотал Гурьев, рассматривая своё изображение в громадном зеркале. Из амальгамы на него смотрел высокий и суровый молодой прелат в соответствующем одеянии - чёрная сутана, малиновый кушак и малиновая шапочка, небольшой наперсный крест из серебра ручной работы на двойной цепочке. - Как думаешь, стоит показаться в таком виде отцу Даниилу?
– Если тебе дорого его душевное спокойствие - ни в коем случае, - возмутилась Рэйчел. - Такого обращения он не заслужил!
– Ну, ладно, ладно, - примирительно проворчал Гурьев. - Я пошутил. Я с удовольствием взял бы тебя с собой, но никто, кроме тебя, не в состоянии справиться в моё отсутствие с нашим неимоверно разросшимся хозяйством.
– По крайней мере, я могу быть уверена, что в этом наряде тебе на шею станет вешаться чуть меньше женщин, чем обычно.
– Да ну?! - приподнял Гурьев правую бровь. - По-моему, наоборот: запретный плод сладок. Далеко не каждая женщина может похвастаться тем, что ей удалось соблазнить католического епископа. Не сомневайся, желающих найдётся предостаточно.
– Негодяй, - Рэйчел засмеялась и ткнула его кулачком в бок. - На меньшее, чем притвориться епископом, ты не согласен?
– Ты же знаешь - я не люблю мелочиться, - заявил Гурьев, притягивая Рэйчел к себе и наклоняясь к её губам.
– Тогда я буду первой. Какая фантастическая, богохульная, восхитительная картина, - успела прошептать Рэйчел прежде, чем поцелуй выключил для неё всё остальное мироздание.
Ватикан. Сентябрь 1934 г.
– Просыпайтесь, падре, - тихо проговорил Гурьев, увидев, как дрогнули веки понтифика. - Нам нужно о многом поговорить.
Он воспользовался одним из своих излюбленных и проверенных приёмов - появляться перед человеком в последней фазе третьего или четвёртого ночного сна, когда сознание занято углублённой переработкой пережитого за день. Этот приём лишал жертву какой бы то ни было воли к сопротивлению, а на людей верующих или мистически настроенных действовал просто безотказно.