Ее влагалище может стать моим хлебом насущным. Все остальное не достойно даже внимания.
Я снова опускаю голову с полной решимостью лизать ее. Ей нравится, когда я лижу ее. Разве она не прижималась своими скользкими, влажными лепестками к моему лицу всего несколько мгновений назад? Требовала еще? Я дам ей больше. Мой член болит, и он столь же тверд как камень в наконечнике моего копья. Я жажду похоронить себя в ней, но сперва хочу еще вкусить ее своим языком.
Моя пара издает гневный рык, и ее маленький кулачок врезается мне прямо в глаз. Затем она вскрикивает от боли и трясет своей рукой.
— Черт бы тебя побрал! И с чего это у тебя такая жесткая башка?
Это привлекает мое внимание. Моя пара пострадала. Я сажусь и беру ее маленькую ручку в свою ладонь только для того, чтобы она снова попыталась меня ударить.
— Прекрати трогать меня, — орет она мне в ухо. — Я так зла на тебя! Ты говоришь по-английски!
— Говорю, — я ловлю ее руку, которой она собирается ударить меня вновь, прежде чем та снова вступает в контакт с моей бровью. Дело не в том, что ее удары болезненны, а в том, что она повредит свои мягкие маленькие человеческие ручки. Мой лоб покрыт защитной пластиной, а ее крошечные кулачки такие слабенькие.
— Ты мне лгал!
Это выводит меня из себя. Она думает, что я намеренно обманул ее? С какой целью?
— Каким же образом мне удалось сделать что-то подобное?
— Ты не сказал мне об этом!
— Так ты никогда и не спрашивала, — возражаю я, и мое раздражение нарастает. — Ты только и делаешь что говоришь и говоришь, просто решив, что я не понимаю тебя. Ты даже не удосужилась спросить меня, умею ли я.
Ее розовое личико краснеет, и я смотрю, как она задыхается, а ее дыхание паром клубится на холодном воздухе.
— Ну ты и хрен!
— Я не знаю, что означает это слово.
— Ты что, серьезно? — в ее голосе слышится явная насмешка. — Я то уже подумала, что ты здесь эксперт в нюансах человеческого языка.
— Есть слова, которые ты произносишь и которые не совпадают с тем, чему я научился.
— Странно. А мне казалось, что «хрен» — это язык твоего народа.
Я хмуро смотрю на нее сверху вниз.
— Я не знаю такого слова, как «хрен». Я — ша-кхай. Так же, как и мой народ.
Ее глаза закатываются, и она снова подталкивает меня в грудь.
— Это называется сарказмом.
— Я не знаю слова «сарказм»…
— Проехали, — рычит Лиз, явно разозленная на меня. — Господи!
Она что, сердится на меня? Я спас ее. Если бы она попала в воду, они тут же содрали бы ее плоть до костей. Мысль о ее страданиях — смерти — наполняет меня непонятным гневом. Я выпрямлюсь и смотрю вниз на нее, с обнаженными ногами и все еще раскинувшимися в снегу. Она до сих пор хмурится на меня, и это помогает мне не купиться на ее красоту.
— Тебе не стоило сбегать из пещеры.
— Сбегать? Я не сбегала.
Она может врать самой себе, но не мне. Я делаю один шаг вперед и хватаю ее за перед туники, затем ставлю на ноги. Она отбивается от меня, но я все равно ставлю ее прямо, и тогда, грозно хмурясь, она дергает за подол своей туники. Я наклоняюсь поближе к ней. Мой нос улавливает ее аромат, от которого мой кхай резонирует от голода. Ничего мне не хочется сильней, чем прижаться своими губами к ее и снова спариваться ртами.
Но не сейчас, когда она смотрит на меня, будто я — грязь. Мое сердце слегка твердеет, и я наклоняюсь к ней.
— Ты принадлежишь мне, женщина.
Она гневно бьет меня в плечо.
— Я никому не принадлежу.
— Нигде здесь нет такого места, куда бы ты смогла сбежать, и где я не смог бы тебя найти, и вернуть обратно себе, — она не понимает, что с каждым днем, что она игнорирует требование своего кхай, будет лишь все хуже и хуже. С ним невозможно договориться или заставить его передумать. Просто он жаждет то, чего хочет.
А он хочет, чтобы Лиз была моей парой.
Я тоже этого хочу. Она моя, и я все еще намерен заявить права на нее.
— О Боже, да ты какой-то маньяк, — бормочет Лиз, скрещивая руки на груди. — И если хочешь знать, я искала материалы для лука.
— Лука? — я повторяю. Это слово было знакомым, но вещь, которая приходит на ум, мне совсем не знакома. — Это какое-то оружие, да?
— Да, — говорит она и окидывает меня дерзким взглядом. Она вскидывает подбородок. — Я умею стрелять из лука. Я тоже могу охотиться.
Я ворчу. В глубине души я счастлив, что она хочет охотиться, но какая-то часть меня сильно обеспокоена. Женщин в нашем племени столь мало, что они не участвуют в охотничьих походах. Они не отходят от пещер, потому что за последние несколько лет мы уже потеряли многих в нашем племени, и если мы потеряем еще, то прекратим свое существование. Однако на лице Лиз я вижу твердость духа и заранее знаю, что такой ответ ей не понравится.
Итак… ворчание — единственное, что она получает в ответ от меня.
— И что ты этим хочешь сказать? — она встает прямо у меня перед лицом и пытается дотянуться до одного из моих рогов, без сомнения, чтобы потянуть меня вниз до ее роста и привлечь мое внимание. Моя Лиз храбрая. Я испытываю огромное уважение к ней за это, даже если это и приводит в бешенство.
Я встаю в свой полный рост, так что она больше не может дергать меня за волосы или рога. — Ты принадлежишь мне. Если тебе что-то нужно, ты приходишь ко мне. Моя задача — обеспечивать тебя.
— Что ж, прекрасно, — заявляет она возмущенным голосом. — А как насчет того, чтобы ты обеспечил мне моих подруг, хммм?
Я делаю вид, что этого не слышал. Я не верну ее обратно до тех пор, пока мы не спаримся. Вместо этого я направляюсь к пожирателю (