Гат прогуливается по наклонной части крыши, вниз до сточной канавы и обратно. Это кажется опасным, ведь упасть так легко — но он бесстрашен.
Самое время поговорить с ним.
Самое время перестать делать вид, что между нами все нормально.
Я ищу нужные слова, обдумываю, как лучше начать разговор.
Внезапно он в три прыжка поднимается ко мне.
— Ты очень, очень красивая, Кади.
— Это все лунный свет. В его сиянии все девушки кажутся красивыми.
— Я всегда и навеки считаю тебя красивой. — Его силуэт вырисовывается на фоне луны. — У тебя есть парень в Вермонте?
Конечно же нет. У меня никогда не было парня, кроме него.
— Моего парня зовут Перкосет. Мы очень близки. Мы даже вместе ездили в Европу прошлым летом.
— Господи! — Гат раздражен. Он встает и спускается к краю крыши.
— Я шучу.
Он стоит спиной ко мне.
— Ты просила, чтобы мы тебя не жалели…
— Да.
— …но затем ты говоришь нечто подобное: «Моего парня зовут Перкосет» или «Я разглядывала основание голубого итальянского унитаза». И
Наша молодость потрачена впустую,
Не повторяйте моей ошибки.
Запомни мое имя,
Потому что мы войдем в историю.
На-на-на-на, на-на-на
Я тычу в нее морковкой.
— Что?
— Прекрати петь, или я за себя не ручаюсь.
Миррен поворачивается ко мне с серьезным лицом. Вытаскивает наушники.
— Можно я тебе кое-что скажу, Кади?
— Конечно.
— О тебе и Гате. Я слышала, как вы шли вниз прошлой ночью.
— И что?
— Я думаю, ты должна оставить его в покое.
— Что?!
— Это плохо закончится и все испортит.
— Я люблю его. Ты же знаешь, я всегда его любила.
— Ты только все усложняешь. Парню и так нелегко. Ты причинишь ему боль.
— Неправда. Скорее он — мне.
— Ну, такое тоже возможно. Ваши отношения к хорошему не приведут.
— Разве ты не видишь, пусть лучше уж он причинит мне боль, чем я соглашусь оставить его, — говорю я, садясь. — Я готова еще и еще раз рисковать, что мы расстанемся, чем вернуться в коробку, где жила эти два года. Я жила в крошечной коробке, Миррен. Я и мамочка. Я и таблетки. Я и моя боль. Я больше не хочу так жить.
В воздухе повисла тишина.
— У меня никогда не было парня, — выпаливает Миррен.
Я смотрю ей в глаза. В них стоят слезы.
— А как же Дрейк Логгерхед? Как же желтые розы и секс?
Она опускает взгляд.
— Я солгала.
— Почему?
— Тебе знакомо чувство, когда приезжаешь на Бичвуд, будто попадаешь в другой мир? И не должна быть той же, какой бываешь дома. Ты можешь быть кем-то получше.
Я киваю.
— В день твоего приезда я наблюдала за Гатом. Он смотрел на тебя так, будто ты была ярчайшей звездой в галактике.
— Правда?
— Я так хочу, чтобы кто-то смотрел на меня так же, Кади! Очень хочу. Сама того не заметив, я солгала. Прости.
Я не знаю, что сказать. Делаю глубокий вдох.
— Не вздыхай, слышишь! — кричит она. — Фигня! Фигня, если у меня никогда не будет парня! Фигня, если никто никогда меня не полюбит, ясно? Вполне терпимо.
Голос мамы доносится со стороны Нового Клермонта:
— Каденс! Ты меня слышишь?
— Что ты хочешь?! — кричу я в ответ.
— У повара сегодня выходной. Я готовлю обед. Помоги мне нарезать помидоры!
— Минуту-у! — Я вздыхаю и смотрю на Миррен. — Мне нужно идти.
Она не отвечает. Я застегиваю свою кенгурушку и плетусь наверх к Новому Клермонту.
На кухне мама вручает мне специальный нож для нарезки помидоров и начинает болтать.
Ай-ай-ай, ты постоянно на маленьком пляже.
Ой-ой-ой, ты должна играть с малышней.
Дедушка не будет жить вечно.
Ты знаешь, что обгорела?
Я режу и режу, полную корзинку помидоров странноватой формы, выращенных нашей семьей. Они желтые, зеленые и красные.
51
Началась моя третья неделя на острове, и на два дня меня вырубает мигрень. А может, на три. Не могу сказать. Таблетки заканчиваются, хотя перед отъездом я взяла сколько надо по рецепту.