Из кармана его джинсов, оттопырившись, торчал пистолет. — Где Алафэр?
Я тупо уставился на него. Он с шумом выдохнул и облизал губы.
— Оставайся тут. Не двигайся. Понял, Дейв? — спросил он.
— Понял.
Он вошел в комнату Алафэр. На черном небе бесновалась молния, и сквозь развороченную дверь в дом проникал холодный ветер. Я закрыл глаза.
Я встал с дивана и на негнущихся ногах прошел в спальню Алафэр. У двери я помедлил, точно горе сделало меня чужим в собственном доме. Батист сидел на краю кровати, держа на коленях судорожно всхлипывавшую Алафэр.
— С ней все в порядке. И ты скоро успокоишься, Дейв. Батист позаботится о вас, вот увидите, — сказал он. — Господи, Господи, как жесток мир к этой малышке.
Он грустно покачал головой.
Глава 6
В день похорон Энни шел дождь. Собственно, дождь шел всю неделю. Вода капала с листьев, стекала ручейками с крыш, собиралась в грязные лужи во дворе; поля и плантации сахарного тростника казались серо-зелеными сквозь пелену дождя. Я встретил в лафайетском аэропорту родителей Энни, прилетевших самолетом из Канзаса, привез их в залитую дождем Нью-Иберия и устроил в мотеле. Отец, рослый фермер с волосами песочного цвета, могучими руками с заскорузлыми ладонями и мускулистыми запястьями, курил сигару и смотрел в окно на раскисшие от дождя окрестности, лишь изредка открывая рот. Мать, плотно сбитая набожная сельская женщина, розовощекая, светловолосая и голубоглазая, пыталась скрыть неловкость, толкуя о перелете из Вичиты и о том, что ей впервые в жизни пришлось лететь на самолете, но голос ее звучал как-то неуверенно, а глаза все время избегали моего лица.
Когда мы поженились, они отнеслись ко мне с предубеждением. Я был старше Энни, к тому же лишь недавно бросил пить, а моя служба в убойном отделе, среди преступников, казалась такой же чужой и далекой, как и мой выговор и французская фамилия.
Я был уверен, что они — по меньшей мере, отец — винили меня в гибели дочери. Да и я сам по большому счету винил себя.
* * *
— Похороны в четыре, — сказал я. — Сейчас я отвезу вас в мотель, а в половине четвертого заеду за вами.
— Где она сейчас? — спросил отец.
— В морге.
— Отвези меня к ней.
— Гроб закрыт, мистер Баллард.
— Отвези нас к ней. Немедленно.
Энни похоронили на нашем старинном семейном участке старого кладбища при церкви Св. Петра в Нью-Иберия. Кирпичные склепы там были покрыты слоем белой штукатурки, самые старые из них просели и поросли плющом. Дождь заливал бетонные дорожки кладбища и стучал по брезентовому пологу над нашими головами. Когда помогавшие на похоронах сотрудники морга опустили гроб с телом Энни в склеп и собрались запечатать вход мраморной плитой, один из них отвинтил прикрепленное к двери распятие и вручил мне.
Я не помню, как вернулся в лимузин, помню только лица присутствовавших — матери и отца Энни, Батиста и его жены, шерифа, нескольких наших друзей. Путь с кладбища тоже не остался в моей памяти. Единственное, что отпечаталось в мозгу, — струи дождя, что заливали красный кирпич улиц и литую кладбищенскую ограду и стекали по моим волосам на лицо. Свисток товарного поезда где-то вдали — и потом я вдруг осознаю, что стою посреди газона у здания морга с его полыми деревянными колоннами и декоративным фасадом довоенной поры, который от дождя казался серым, и слышу звук отъезжающих машин.
— Пошли в грузовик, Дейв. — Батист тронул меня за плечо. — Давай, ужин готов. Ты весь день не ел.
— Надо отвезти родителей Энни в мотель.
— Они уже уехали. На вот, хоть плащ накинь. Ты же не собираешься стоять здесь и мокнуть, как утка?
Он улыбнулся мне, по его лысой макушке стекали капли дождя, зубы его были большими, как лопаты.