Здание было большое, современное, эпохи Кеннеди и Джонсона, со стеклянными дверьми-вертушками, окнами тонированного стекла и мраморной плиткой на полу; однако прямо напротив располагалось старенькое здание полицейского управления и не менее древняя тюрьма — серенькое приземистое бетонное строение с решетками на окнах первого этажа, уродливое напоминание о недавнем прошлом. Так, даже я помню, как в пятидесятых годах в этой тюрьме казнили человека на электрическом стуле, который привезли из федеральной тюрьмы. Во дворе здания на грузовике с безбортовой платформой стояли два генератора, от которых к одному из зарешеченных окон тянулись пучки проводов. Чудесным летним вечером, часиков этак в девять, посетители близлежащего ресторана услышали крик и увидели вспышку света в решетке окна.
Впоследствии жители с неохотой вспоминали об этом. Сразу после казни эта часть тюрьмы была закрыта, и в ней поместили на хранение сирену гражданской обороны. Теперь мало кто из жителей помнил о тех событиях.
В то туманное майское утро, когда я подъехал к зданию, я поднял голову и увидел, как из окна первого этажа вылетел бумажный самолетик. У меня появились смутные подозрения насчет того, кто его запустил.
И когда я вошел в открытую дверь кабинета Майноса П. Дотрива, я увидел высокого мужчину с ежиком стриженых волос, который откинулся в кресле; узел галстука у него был ослаблен, верхняя пуговица на воротнике расстегнута, одна его нога покоилась на корзинке для бумаг, вторая застыла в воздухе, готовясь запустить очередной бумажный самолетик. Его светлые волосы были так коротко острижены, что сквозь них просвечивал обтянутый кожей череп, на его гладко выбритом, холеном и довольном лице словно отражался солнечный свет. На его столе красовалась открытая желто-коричневая папка, из которой торчали несколько телексных листов. Он швырнул самолетик на стол, убрал ногу с корзинки для бумаг и так энергично потряс мою руку, что чуть не свалил меня с ног. Мне показалось, что я где-то его видел.
— Сожалею, что вытащил вас сюда, — сказал он, — но вы же не в обиде, правда? Вот читал на досуге ваше досье. Весьма занятное чтиво. Присаживайтесь. Вы и вправду наворотили всю эту ерунду?
— Не совсем понимаю, о чем вы говорите.
— Ладно скромничать, у вас там тот еще послужной список. Дважды ранен во Вьетнаме, причем второй раз подорвался на мине. Четырнадцать лет в полицейском управлении Нового Орлеана, во время службы пара сурьезных грешков. С чего это вдруг парень с дипломом преподавателя английского решил стать легавым?
— Так я приперся сюда только затем, чтоб ответить на этот вопрос?
— Успокойтесь, не за этим. Наше дело — бегать туда-сюда и собирать матерьяльцы для прокурора. Вам это прекрасно известно. Но согласитесь, ваше досье — весьма занимательная штука. Помимо всего прочего, там сказано, что на вашей совести три трупа, причем один из этих ребят был самым известным наркоторговцем и сутенером Нового Орлеана и вдобавок охраняемым свидетелем, по крайней мере до того, как вы вышибли ему мозги. — Он громко рассмеялся. — Слушайте, расскажите, как вам удалось, а? Завалить охраняемого свидетеля — дело нешуточное, мы обычно глаз с них не спускаем.
— Его телохранитель выстрелил в моего напарника. Обычная проверка, и часа бы не заняла. Так что этот парень сделал глупость. Вовсе незачем было стрелять и тем самым навлекать неприятности на свою задницу. Профессионалы так не делают. Понимаете, к чему я?
— А то нет. Типа мы, федералы, делаем глупости и провоцируем вас, полицейских. А вот вам еще кое-что, мистер Робишо. Как вы думаете, чем занимался парень, который вышел на лодке в Мексиканский залив и стал свидетелем авиакатастрофы? В вашем досье сказано, что вы — большой любитель скачек. Итак, что вы на это скажете?
— Вы это о чем?
— Нам известно, что на борту самолета был некий Джонни Дартез. Это имя означает одно — наркотики.