Посильно наградив Бержерона, король призвал камергера Матье де Оксуа и приказал ему найти каноника-канцлера Анри д’Итсона:
— Вели ему сегодня же явиться ко мне.
В эти часы каноник-канцлер Анри вел службу в кафедральном соборе Святого Дионисия. Закончив ее, он отправился во дворец и предстал перед королем.
— Государь, сын мой, я слушаю тебя, — едва переступив порог королевского покоя, сказал Анри д’Итсон.
— Любезный канцлер, я назначаю тебя главой миссии к папе римскому Дамасу. Возьми с собой нужных служителей церкви и постарайся через день отбыть в Рим.
— Государь, сын мой, в чем причина такой поспешности? Я просто не готов к такому дальнему путешествию.
— Соберись, святой отец, с силами. Мне не на кого больше положиться. Только тебе я доверяю эту тайную миссию и требую хранить ее мотивы, пока не окажешься пред лицом папы и не изложишь моих причин, побудивших его потревожить.
— Благочестивый государь, я служу тебе верой и правдой. Твое слово для меня священно. И ежели это богоугодное дело, то Господь прибавит мне сил.
— Он не оставит тебя милостью, святой отец. Слушай же. Тебе известно, что я добиваюсь позволения папы римского вновь обрести королеву. Потому прошу тебя получить благословение папы Дамаса на мой брак с княжной Анной, дочерью великого князя Ярослава Мудрого, государя России. Папе должно быть известно, что князь Ярослав христианин. Знает он, поди, и то, что никто из княжеского рода россов не был в семейных связях с королевским домом Капетингов. Об этом ты должен напомнить папе.
— Мой государь, в сказанном тобой напрашивается, как ты говоришь, очень простое решение. Но это только так кажется. Дай мне подумать.
Пятидесятилетний канцлер-каноник с круглым открытым лицом, доброжелательный и богобоязненный, был осведомлен о личной жизни короля Генриха больше, чем кто-либо другой, потому как состоял при нем духовником. Он знал причину смерти королевы Матильды и считал, что король справедливо печется о сохранении тайны в его, каноника, миссии. Но имелось одно препятствие, коего ни Генриху, ни ему, Анри д’Итсону, не дано было одолеть. Папа Дамас Второй находился в полной зависимости от германского императора Генриха Третьего.
Император, получивший хорошее как светское, так и церковное образование, был твердо убежден в верховном назначении императорской власти и всегда ставил ее выше церковной. Он мнил себя главой империи и церкви, потому не сомневался в своем праве смещать не только епископов, но даже пап. Он был ярым противником симонии[19] и повсюду пресекал покупку и продажу церковных должностей даже с согласия пап. Генрих Третий оказался первым реформатором в ликвидации симонии. Когда в 1044 году в римской церкви на этой почве возник раскол, он вмешался в ее дела и, собрав войско, двинулся в Италию. Он повелел собрать в Сутри собор и, выяснив, что римский престол целиком зависит от тускулонских графов, положил конец их власти над церковью. В короткое время, менее чем за три года, он сменил трех пап. На том же соборе в Сутри Генрих Третий получил титул римского патриция, а с титулом и право располагать апостольским престолом римских пап. В декабрьские дни 1046 года римляне попросили императора назначать папу из немецких епископов, не имеющих связей в Италии. Таким подходящим епископом оказался баварец Дамас. Исполнив волю христолюбивых римлян, император поддерживал папу всей силой своей власти, но и от него получал поддержку в борьбе с непокорными вассалами. «Господи, сын мой Генрих, куда же мы с тобой стремимся, как не на Голгофу», — с состраданием к своему королю подумал духовный отец.
И получалось, что размышления каноника-канцлера Анри д’Итсона были грустными и он ничем не мог порадовать своего короля, потому как Дамас Второй обязательно уведомит императора о том, что король Франции добивается благословения на брак со славянской княжной. Генриху Третьему этот брак будет явно нежелателен, ведь он способствовал бы усилению маленького и слабого французского королевства. Знал же Генрих Третий мощь славянского государства Русь. Знал и то, что тестю ничего не стоило бы поднять в седло двадцать-тридцать тысяч воинов и послать их во Францию защищать интересы короля в борьбе за Лотарингию, кою Генрих Первый считал достоянием своего дома.
Вывод из своих размышлений Анри д’Итсон сделал единственный: ежели его король твердо намерен взять в супруги славянскую княжну, то он должен исполнить свою волю без ведома папы и уж тем более без ведома императора. Потому, собравшись с духом, каноник-канцлер с ангельским терпением изложил суть своих мучительных размышлений и в заключение сказал:
— Остается тебе, благочестивый государь, одно: тайно слать послов и сватов в далекую Россию и наказать им привезти невесту. А по-другому у нас с тобой, сын мой, ничего не получится. К тому же поберегись матушки. Ежели Констанция прознает что-то, быть тебе вдовым до конца дней их.
— Ты прав, святой отец. Меня, как вепря, загнали в болото и нет из него ни одной тропы, дабы обрести свободу.
Король был повергнут в уныние. Будь у него побольше силы и власти над сеньорами, будь они милосерднее к нему и прояви они желание поддержать его, он бы не задумываясь поступил так, как советовал его духовный отец. Но сегодня никому из герцогов и графов — всем вассалам французской короны — брак Генриха с княжной из России не будет желателен. И только норманнский герцог, верный друг короля, сын покойного Роберта Дьявола, Вильгельм, поддержит его. Как этого мало для успешного визита в Россию! И Генрих в отчаянии крикнул:
— Святой Дионисий, помоги мне, надоумь раба твоего верного, как поступить! Молюсь тебе и стенаю!
— Ты помолись, сын мой, помолись. И придет озарение. Мы вместе будем искать праведный путь, и Господь Бог не оставит нас в беде, — мягко сказал каноник-канцлер.
— Спасибо, святой отец, спасибо. Ты моя опора.
— А завтра утром я приду к тебе, и, надейся, мы найдем праведный путь к цели. Только помолись, — твердил каноник.
С тем он и ушел, оставив короля наедине с грустными думами.
Генрих согласился со всем, что открыл ему Анри д’Итсон. Да, ежели он попытается просить благословения папы римского, то его ждет неминуемая неудача. Невольно он вспомнил о матери, вдовствующей королеве Констанции. Генрих бранил ее самыми нелестными словами, сравнивал с горгоной, которая умела жалить, как бы далеко ни была. Однако Генрих винил и себя за то, что произошло уже очень давно, когда ему было всего восемь лет.
Тогда он стал свидетелем прелюбодеяния матери с молодым графом Дофеном Ферезским. Генрих случайно застал их в охотничьем домике Булонского леса. А в этот день неожиданно вернулся из Реймса отец принца Генриха, король Роберт. И маленький принц в простоте душевной сказал ему при встрече:
— Батюшка, а у нас сегодня гость.
— Где он? Кто? Куда послать слуг, чтобы позвали гостя к столу? — спросил отец, потому как знал уже, что во дворце в этот час никого из посторонних нет.
— А граф Дофен-охотник в Булонском доме. Он там с матушкой, — сверкая большими карими глазами, ответил с детской наивностью юный принц. — Я гулял там и видел.
Король Роберт побледнел, потом побагровел. Он давно подозревал королеву в супружеской измене. Крикнув камергеру: «Коня!» — он побежал к коновязи, где стояли оседланные кони телохранителей, вскочил в седло и помчался к Булонскому лесу, который начинался в полулье от острова Ситэ. Следом за королем мчались три его воина-телохранителя.
Генрих в тот день не узнал, что случилось в охотничьем домике Булонского леса. И только позже он понял из разговоров старших, какую бурю породил своими неосторожными словами. Король Роберт влетел в домик, когда Констанция и Дофен еще нежились в объятиях друг друга. В страхе они соскочили с постели, Дофен схватился за меч, но поднять его не успел. Меч короля пронзил ему грудь. В тот же миг Роберт повернулся к Констанции и ударил ее кулаком по голове. Констанция упала, потеряв сознание. Роберт поднял ее, выбежал из домика, вскинул супругу на круп коня, вскочил в седло и в сопровождении воинов — теперь уже свидетелей — поскакал к дому парижского епископа Филиппа. Роберт внес ее в дом, опустил в кресло. Она лежала полуобнаженная, с красными пятнами поцелуев на шее. Король Роберт потребовал от епископа Филиппа: