Падовани наполнил бокалы и тоже принялся за индейку с картофелем.
– Креспо, я полагаю, родом из Мантуи. Года четыре назад он поехал в Падую учиться на фармацевта, но быстро понял, что, следуя своим природным наклонностям, он добьется гораздо больших успехов в жизни, чем если будет грызть науки, и что лучше всего найти какого‑нибудь состоятельного господина, который станет его содержать, купит ему квартиру, машину, будет оплачивать счета и все такое. Взамен от него потребуются сущие пустяки. Изредка, когда патрону удастся улизнуть на минутку с работы, с совещания в городском совете, и от жены, они будут проводить время вместе. В то время ему было лет восемнадцать. И он был прехорошенький.
Падовани замер на мгновение, подняв вилку.
– Знаешь, он напомнил мне Вакха у Караваджо – прекрасный, но слишком искушенный и уже отчасти порочный. – Падовани положил перец Брунетти, потом себе. – Последнее, что я слышал о нем, так это то, что он связался с каким‑то бухгалтером из Тревизо, а потом бухгалтер его крепко избил и выгнал, поскольку Франко – неисправимый потаскун. Не знаю, с чего он подался в трансвеститы. Я никогда не понимал, что в них толку. Если уж ты хочешь бабу, так бери бабу.
– Возможно, это род самообмана. Человек желает верить, что это женщина, – предположил Брунетти, вспомнив теорию Паолы. Теперь она представлялась ему не лишенной смысла.
– Вероятно. Но как это печально, а? – Падовани, отставив тарелку, откинулся на спинку кресла. – Мы и так все время себе врем – в любви, в поступках, в мыслях. Но хоть в постели‑то можно не врать? Господи, это не так уж и трудно. – Он взял салат, посолил, добавил оливкового масла и напоследок сбрызнул уксусом.
Брунетти отдал ему свою тарелку и взамен получил тарелку для салата. Падовани подвинул ему салатницу:
– Угощайся. Десерта не будет. Только фрукты.
– К счастью, я неприхотлив, – пошутил Брунетти.
Падовани рассмеялся.
Брунетти положил себе две ложки салата, а Падовани себе – и того меньше.
– Что ты знаешь о Креспо?
– Я слышал, что он одевается, как женщина, и называет себя Франческой. Но я не знал, что он докатился до виа Капуччина. Или до городских парков?
– Он бывал и там и там. Хотя сейчас, по‑моему, ему нет нужды шляться по улицам и паркам. У него отличная квартира в хорошем районе, и на двери его фамилия.
– Фамилия на двери может быть любая, – заметил Падовани. – Зависит от желания того, кто платит ренту. – Он был явно более осведомлен в этом вопросе.
– Пожалуй, ты прав, – согласился Брунетти.
– Ну вот, больше я о нем ничего и не знаю. Он не мерзавец. По крайней мере, не был таким, когда мы с ним общались. Но трусливый, слабовольный, легко внушаемый, а это не лечится. Так что он вполне может соврать, если почует выгоду.
– Как и большинство из тех, с кем мне приходится иметь дело, – сказал Брунетти.
– Как и большинство людей, с которыми нам всем постоянно приходится иметь дело, – с улыбкой уточнил Падовани.
Брунетти мрачно усмехнулся. Падовани и тут был прав.
– Я принесу фрукты.
Собрав со стола посуду, Падовани пошел на кухню и вскоре вернулся, неся голубую глиняную вазу с шестью большими персиками, которую поставил перед гостем. Затем Брунетти получил очередную чистую тарелку, взял персик и стал его очищать ножом и вилкой.
– Как насчет Сантомауро? – спросил он, не отрываясь от дела.
– Ах! Президента – или как его там величать – Лиги по защите нравственности? – Последние Слова Падовани произнес торжественным басом.
– Да.