— Мистер Голдинг, позвольте мне присутствовать на завтрашней охоте, — неожиданно для самого себя перебил я старика, повинуясь некоему, еще смутно зреющему в сознании замыслу.
Во взгляде Голдинга вспыхнула подозрительность:
— Зачем тебе это, Гепард?
— Хочу поглядеть, как вы станете выслеживать Буйвола, — произнес я как можно равнодушнее, — возможно, мне удастся учесть его оплошности и подольше поводить вас за нос. Чем хитроумнее дичь, тем увлекательней охота, не так ли?
Голдинг отозвался не сразу. И когда заговорил, подозрительность не погасла в его глазах:
— Браво, Гепард. Кажется, я тебя недооценил. Ты примешь участие в охоте. Но учти, если ты что-то задумал… — Глаза старика сузились.
— Значит, меня вы ухлопаете завтра? — вдруг спросил Буйвол, хитровато прищурившись. — А если нет?
Вопрос прозвучал неожиданно, и в первый момент Голдинг даже не нашелся, что ответить. Когда же он переварил сказанное уголовником, то расхохотался.
— Если я не выслежу тебя завтра, дурья твоя башка, — выговорил он сквозь смех, — то отпущу на все четыре стороны.
Буйвол кивнул, усмехнувшись каким-то своим мыслям.
…Всю ночь я не смог сомкнуть глаз.
Линда тихо плакала в своем углу. Буйвол приканчивал содержимое бара. Его увели еще затемно.
Сразу после завтрака охранники втолкнули меня в машину. Открытый вездеход с Голдингом и его телохранителями следовал впереди. Вскоре машины приблизились к саванне и остановились.
Голдинг вышел, разминая затекшие кисти рук, и, увидев старика вблизи, я поразился тому, как он одет.
Мундир черного цвета, фуражка с высокой тульей и эмблемой в виде черепа, Железный крест у нагрудного кармана. На переброшенном через плечо ремешке поблескивал автомат времен второй мировой войны, впрочем, казавшийся совершенно новым.
— Хайль! — лениво протянул он, перехватив мой взгляд. — Вас удивляет эта амуниция, господин смертник? Ничего не поделаешь, я к ней привык более сорока лет назад, когда служил в одном из концентрационных лагерей в центре Европы. В то блаженное время, — нотки мечтательности появились в его голосе, — жизнь имела свой цвет, вкус, запах, не то, что теперь. Сколько людей мы тогда убили!.. Десятки корчились в газенвагенах, сотни падали под пулями, тысячи пылали в печи. В той легкости, с которой мы превращали тысячи мужчин, женщин, детей в груды трупов и пепла, было известное кощунство…
Джек Кроу умолк, рассеянно отхлебнул давно остывший кофе, затем заговорил снова:
— Когда Голдинг произнес эту фразу, мне показалось, что сейчас, наконец, из его уст вырвутся слова элементарной жалости, сострадания. Но старик подразумевал нечто иное.
— Разве не кощунство, — продолжал он, — превращать высокое искусство казни в ремесло, в монотонные будни? Немыслимое дело заглянуть в глаза каждому из тех тысяч, которые бесконечной вереницей тянулись в крематорий. А мне хотелось непременно заглянуть в глаза каждому. Чтобы увидеть, как трепещет в них умирающая душа. Чтобы ощутить высшую власть — власть лишить жизни. О, я до сих пор помню этот восхитительный свет смерти в глазах обреченных! — воскликнул старик. — Иногда я выбирал из очереди в чистилище (так мы именовали печь) одного или двух, отводил в сторону и объяснял, что они попали в лагерь по ошибке, что сейчас им выдадут вещи и отпустят. Их действительно отправляли в канцелярию, вручали документы, одежду. А когда они приходили в себя после радостного шока и готовы были целовать мне сапоги, я подводил их не к воротам, а к той же очереди в никуда. Разве можно забыть, какие у них были глаза.
— Палач! — вырвалось у меня.
Он лишь рассмеялся, коротко и беззлобно, словно услыхав на диво безыскусный комплимент.
— Палач, — произнес назидательно, — профессия ничем не хуже остальных. Уже много веков тому без нее нельзя было обойтись. И тогда, свыше сорока лет назад, тоже. Любая профессия рождает какие-то вкусы, привязанности. Я привык убивать. «Каждому — свое» — было написано на воротах лагеря. «Каждому — свое» — начертано у входа в мою резиденцию.
— Это прошлое, Голдинг, прошлое! — крикнул я. — И оно не вернется, как бы вы за него не цеплялись.
— Я такой же Голдинг, как ты Гепард! — На этот раз обычная невозмутимость изменила старику, его слова зазвучали резко, как удары хлыста. — Я купил новое имя, и у меня хватит денег, чтобы купить прошлое, — по крайней мере для себя. Прошлое будет жить, покуда такие, как я, запомни, покуда мы в состоянии оплатить свои давние и новые грехи.
Однако, — Голдинг взглянул на часы, — я заболтался с тобой, пора уже прикончить этого болвана.
Он поднес бинокль к глазам и осмотрел горизонт.
— Странно, — пробормотал старик, — Буйвола нигде не видно.
— Он должен быть где-то здесь, — сказал кто-то из телохранителей. — Мы проследили, чтобы Буйвол углубился в саванну.
— Не забывайте, Отто, этот парень бежал из двух тюрем, — напомнил Голдинг. — Хитрый дока. Давайте проедем по его следу.
Отпечатки рифленых подошв на твердом, слежавшемся песке вели к небольшому, поросшему осокой озерцу и тут обрывались.
— Он где-то поблизости.
— Нет, собаки ведут себя слишком спокойно, — возразил Голдинг. — Хотя…
Он вскинул автомат и дал короткую очередь, скосив пулями высокие стебли. Через мгновение поверхность озерца вновь стала спокойной.
Запел мелодично зуммер телефона в вездеходе. Голдингу подали трубку, некоторое время он молча слушал, лицо старика заметно темнело.
— Доставьте его сюда, — коротко бросил он, — пусть Отто полюбуется.
Голдинг вышел из машины, присел у колеса, поставив автомат между коленями. Закурил сигару, нервно выпуская изо рта клубы дыма.
Побледневший Отто не сразу решился обеспокоить его вопросом:
— Что случилось, босс?
— Только то, что ты — идиот, — раздраженно ответил старик, — и лишил меня на сегодня охоты. Этот Буйвол обвел вас вокруг пальца. Он дошел до озера, а потом по своим же следам вернулся обратно и пробрался к пирсу. Если бы уголовник знал, что у дежурных снайперов пристрелян каждый метр пространства вокруг острова, то нашел бы способ бежать…
Через несколько минут к озеру доставили тело Буйвола. Пуля снайпера вошла в затылок, и на развороченное лицо уголовника невозможно было смотреть.
— Что с ним делать? — упавшим голосом спросил Отто.
— То же, что и с остальными, — буркнул Голдинг, бросая косой взгляд в мою сторону, — когда вдоволь насмотришься на результаты своей глупости, зашьешь его в брезент и выбросишь в океан. Надеюсь, у тебя хватит ума не дать Гепарду сыграть со мной подобную шутку.
Вездеход с Голдингом укатил.
Джек Кроу прервал свой рассказ и прислушался.
— Что с вами? — спросил Дэвис.
— Там, за дверью, какой-то шум, — прошептал гость.
— Это сосед, — объяснил журналист. — Он в это время всегда возвращается домой. У вас плохо с нервами, Кроу.
— Попали бы вы в такую передрягу, — отозвался тот.
— Что же было дальше?
— К полудню погода испортилась, пошел дождь. Ветер причудливо завывал в прибрежных скалах. Линда, сидевшая у окна, уставившись в какую-то невидимую точку на поверхности потемневшего океана, неожиданно забилась в истерике. Присматривающий за нами Отто кликнул врача, тот сделал ей успокоительный укол, и Линда мгновенно уснула. Я тоже пытался задремать, но мешал рев океана. Казалось, на остров надвигается ураган.
Очевидно, Отто решил, что можно не опасаться побега в такой шторм. А возможно, дал себя знать утренний нагоняй босса. Так или иначе, к вечеру наш охранник был заметно пьян и вполголоса напевал какую-то песенку на немецком языке.
Улучив момент, я схватил массивную медную пепельницу и ударил его в висок. Отто свалился. Я натянул на себя его куртку, взял оружие. Содержимое бумажника тоже показалось мне не липшим. Взвалив тело охранника на свою кровать, я прикрыл его одеялом. Потом попытался разбудить Линду, но из-за этого проклятого лекарства она спала, как убитая.