Почему из Ленинграда? Ну, у меня были большие претензии, Харьков был для меня маловат, я считал свои масштабы габаритнее Харькова. "Ой хлопчику, шо ж ты один хлiб iжь..!", - украинская бабка даёт мне кусок рыбы. Я беру.
В Туапсе у меня никого нет, конечно. Никакой тётки, ни единого адреса. Я - начитанный мальчик, поэт, отрок, я еду расширить пространство, встретить красавиц, чудовищ, ветряные мельницы или стальные мельницы, которые отрубят мне руки.
"Для отроков ноги, глядящего эстампы
За каждой далью - даль, за каждым валом - вал
Как этот мир велик в лучах рабочей лампы
И в памяти очей как безнадёжно мал..."
Вот насмотрелся в ноги эстампов и еду как Рембо, побег в никуда. Поэтическая грусть овладела. Тоска по пространству.
Путешествовать нужно одному. Тогда видишь всё пронзительно и ярко. К сожалению не всегда удаётся путешествовать в одиночестве.
В Туапсе я схожу и стараюсь сбежать от матроса Кости как можно быстрее. Мне не хочется, чтобы он обнаружил мой обман. Он кормил меня курицей, рассказывал истории из своей жизни, налил пол стакана водки. На вопрос - на какой улице живёт моя тётка, я буркнул: "Ленина". Матрос был удивлён, я не понял почему, не то улица такая центральная, что там только Горком да Универмаг, не то ещё почему. Но в любом городе СССР была улица Ленина.
Добрый человек пошёл проводить меня по адресу, который я ему сообщил. У самого дома я признался ему в обмане, сказал что у меня нет здесь даже знакомых, что в Туапсе я случайно, что тётка у меня в Сочи, но у меня не хватило денег на билет до Сочи. Он сказал что давно бы так, и потащил меня к себе. Его жена встретила нас неласково. Чего-то он не привёз этот дядя Костя из Новороссийска, за чем он ездил. У Кости оказалась крошечная комната в деревянном бараке рядом с портом. В общем коридоре я насчитал пять или шесть дверей. Кроме Кости и его жены была девочка лет шести и грудной младенец. Бокастая и грудастая жена матроса была значительно моложе его. Она ворчала, но дала нам поужинать жареной рыбы и картошки. Мне постелили на полу у самой двери. Всю ночь плакал ребёнок и кашлял Костя. Рано утром я ушёл, когда Костя спал, а его молодуха обмывала младенцу зад в тазу. "Уже идёте?", спросила она. "Да, - сказал я, - большое Вам спасибо за гостеприимство". "То его благодарите", - кивнула она в направлении кровати. "Он хороший человек, всегда кого-нибудь притащит, то котёнка со сломанной лапой приволок", - и она вернулась к младенцу.
Я вышел и пошёл мимо длиннющей портовой стены. Параллельно шли рельсы. Я двигался быстро, но шёл довольно долго, только километра через два встретил группу работяг. "Как к морю пройти?" Работяги не удивились. "Вон туда, повернёшь!"
Я и повернул, где указали. Узким проулком между стен, за обеими, судя по разнообразно повёрнутым кранам, был всё тот же порт. И там впереди оно лежало. Шумно чавкая, мокрое, обильно зелёное и солёное - море. Зимние шторма нанесли на небольшой гравистый пляж валунов. Очень больших, некоторые с хорошую бочку величиной. Был отлив, сонно воняли углеродом чёрные всякие водоросли. Вдали я увидел корабли ждущие, когда их запустят в порт на разгрузку. Туапсинский залив был свеж и прекрасно синь, как море в приключенческих романах Стивенсона. Над моим диким пляжем вздымалась скала. Я поместил свой чемодан под скалу, и разделся, подумав, снял и трусы. Было холодно, но солнце уже взошло, и теперь пробивалось сквозь утренний туман. Оскальзываясь и больно ударяясь ногами о камни я пошёл в море. Поскользнувшись, рано хряпнулся о воду. Меня обожгло. Я поплыл.
Вылез товарищ Артюр Рембо быстро. Даже яйца сжимало от холода. Обтёрся полотенцем. Оделся. Сел на чемодан и стал есть хлеб, глядя в море.
Много позже я написал стихотворение, где есть строки об этом эпизоде.