– Развязывайте, что ли, – подал голос с заднего сиденья Самоха.
Йоля открыла дверцу, чтобы перейти назад и освободить оружейника. Мажуга придержал ее за локоть, протянул кохар:
– Надень сперва.
– Откуда?
– Караульный был. Потом уже не до того стало, а этого я спокойно сделал, успел кохар с него снять… Вот теперь порядок, теперь ступай. Да, возьми вот нож, веревки разрежь.
– Ну Мажуга, ну девка! – Самоха потер затекшие, онемевшие руки. – Ну я прям не знаю, что сказать… Я уже думал: всё, конец мне. Уголек этот, некроз его возьми… Я уж с жизнью распрощался, а тут вы…
– Мне, Самоха, без тебя возвращаться нельзя, – объяснил Игнаш. – Как бы я после цеховым объяснил? Увел колонну, вернулся сам. Так что тебя я беречь буду.
– Хочешь сказать, из-за этого меня спасал? – Пушкарь криво улыбнулся. – Врешь ты.
– Ну и вру. – Игнаш потянулся за кисетом, встряхнул его. – Эх, табак заканчивается…
– Но этот, как его, который Уголек! В засаду же завел, а? Такой смирный вроде, казалось, все подпрыгивал, подпрыгивал…
– Кто его разберет, что у них с Аршаком промеж себя было. – Ржавый чиркнул зажигалкой, затянулся. – Но старика малец, похоже, сам и прикончил. Башку отхватил.
– Я видел, когда нас в стойбище волокли. Слушай, а у тебя оружие какое найдется? А то я без ствола как голый прям.
– Дробовик есть. Сейчас докурю, полезу искать. – Мажуга поднял руку с самокруткой – пальцы дрожали. – Сейчас…
А на Самоху накатил приступ болтливости – сказывался пережитый страх. Он стал описывать, как их тащили в стойбище, как они пытались вырваться, как возвратился из погони Уголек и дикари стали орать, скакать вокруг него.
– …И стволы отобрали, всё с собой унесли, и то, что в сендере было, в багажнике, тоже забрали. Игнаш, зачем им стволы? Они ж ими не пользуются?
– Может, думали научиться. Щенок-то стрелял в нас – значит, умеет. А еще верней – на продажу. Сменяли бы на что. Самоха, ты как? За руль сядешь?
– Можно. Только куда править?
– Сам не знаю. Солнце взойдет – оглядимся.
Когда взошло солнце, вокруг была пустыня – и ни намека на дорогу. Песок, черный в тени и серебристый под луной, сделался серым, потом розовым, потом, как только солнце поднялось над барханами, снова серым. Прикинув, где восток, Мажуга решил держать путь на север – к Мосту так, может, и не выехать, но берег в той стороне, то есть край пустыни. За руль сел Самоха, Йоля перебралась назад.
К полудню бак опустел, Мажуга перелил запас из канистры, сменил за рулем пушкаря, и они поехали дальше. Вокруг расстилались пески, и не было заметно ни малейших признаков жизни. Днем все живое зарывалось поглубже в ил. Сендер катил на север, а пейзаж не менялся, как будто они стояли на месте. Ни примет, ни движения – только серые пески. Потом Мажуга забеспокоился: горючее убывает, а края Донной пустыни не видать. Он остановил сендер и взобрался на капот. Долго крутился, оглядывая горизонт – то так, из-под руки, то в оптический прицел. Йоля с Самохой ждали.
– Вон там, – указал наконец Игнаш рукой. – Далеко, некроз его возьми, но все-таки уже видать.
– Мост? – с надеждой спросил Самоха.
– Берег. От дороги к Мосту мы далеко отклонились, пока бегали то за дикарями, то от дикарей. Я сейчас уже не соображу, в какой он стороне, по правую или по левую руку.
– Дай поглядеть. – Йоля тоже вскарабкалась на капот.
Мажуга дал ей прицел и, взяв за плечи, легонько развернул в нужную сторону. Сперва она ничего не рассмотрела, только однообразные серые пески, уходящие к горизонту. Потом сообразила: берег – это темная полоса, тянущаяся на севере. Смотреть на темную полосу стало неинтересно, девчонка принялась вертеться, грохоча пятками по капоту, таращилась в разные стороны… Потом ойкнула и быстренько спрыгнула на песок.
– Что?
– Уголек, Улла-Халгу этот… он прямо на меня глядел!
– Он далеко? Он тебя увидал?
– Не знаю, я повернулась, а он прямо на меня пялится. И еще там не меньше десятка, на ящерах.
– Вот тварь! – в сердцах выругался Игнаш. – Другой бы отстал от нас! Мы ж сколько его народу положили, на кой ему еще своих терять? И так племя захудалое… Ладно, погнали отсюда. Самоха, ты там поглядывай назад.
Сендер покатил на север. Темную стену вскоре уже можно было различить и без оптики, но потом сколько ни ехали, она никак не желала приближаться, так и оставалась узкой полоской над серыми песками. Просто полоской, без подробностей, без формы, без деталей. Оптический прицел теперь был у Самохи, тот время от времени смотрел назад. Пару раз жаловался, что серая иловая взвесь мешает разглядеть, но вроде бы кто-то пылит следом, не упуская из виду.
Край пустыни возник перед беглецами как-то рывком, сразу. Вмиг превратился из тонкой линии в обрывистый берег, встающий над песками. Может, развеялась дымка над пустыней и вздымающиеся над ней скалы проступили явственней, а может, это был какой-то оптический фокус, игра солнечных лучей в раскаленном воздухе… Беглецы приободрились, всматриваясь в угрюмые скалы. Это не было настоящим берегом. Когда на месте Донной пустыни плескались волны Черного моря, эти почти отвесные стены являлись краем шельфа, узкой полосы мелководья.
Вечером закончилось горючее, последний запас, перелитый из канистры. Мажуга спрыгнул на песок.
– Всё! Не будем терять времени, собирайтесь.
Большую часть поклажи пришлось бросить, все равно на кручу с грузом не поднимешься. Взяли только патроны, монеты и остатки вяленого мяса. Последний арбуз выпили на месте, чтобы меньше тащить… и побрели, обливаясь потом и увязая в песке. Преследователи не появлялись, вечернее солнце заливало красным пустыню, пески будто покрылись кровью. Потом беглецы очутились в тени и дружно задрали головы, рассматривая скалистые стены, встающие над краем Донной пустыни. Обрыв только издали выглядел отвесным, а вообще подняться можно было, правда не везде.
Самоха, совсем обессилевший, присел на камень и закрыл глаза. Йоля с Мажугой разбрелись в разные стороны, присматривая местечко для подъема. Наметили путь и стали карабкаться на скалы. Известняк крошился под пальцами, ворохи обломков срывались из-под ног, вызывая внизу шуршащие осыпи. Толстяк управленец лез последним, камешки и пласты песка валились на него, но Самоха не жаловался и даже почти не отставал. Когда они поднялись на высоту в десяток человеческих ростов, вдалеке показалась полоса пыли – приближались темные точки, иловая взвесь кружилась за ними, вздуваясь пушистым хвостом.
– Погоня! – срывающимся голосом крикнула Йоля. – Дикари!
Они бы и стали карабкаться быстрей, но сил уже не было. Дикари достигли подножия скал, когда беглецам оставалось до края еще порядочно. Преследователи подскакали к обрыву и остановили манисов. Ящеры задирали плоские головы и шипели, дикари визжали, потрясая копьями. Самоха, слегка отставший от Игнаша с Йолей, глянул вниз, выругался и рванул вверх. Он даже обогнал девчонку, так его подстегнул страх снова попасть в лапы людоедов. Но дикари на скалы не полезли. Они кружили в тени под обрывом и выли, манисы под ними пятились, когда к их лапам осыпались камешки и песок со склона.
Уголек спрыгнул с маниса и запрокинул голову. Потом потянул из-за плеча длинное ружье, прежде принадлежавшее Аршаку. Ствол пополз вверх, уставился в спины беглецов, карабкающихся из последних сил к кромке обрыва. У тех не было ни сил, ни возможности что-либо предпринять. Йоля бросила взгляд через плечо, и ей померещилось, что черный провал ружейного ствола смотрит точно ей в глаза. Она попыталась сместиться с линии выстрела, но из-под пальцев вывернулся булыжник, поскакал вниз, цокая по выступам и порождая новый оползень. Девушка замерла, тяжело дыша… Мажуга, который уже почти достиг края, покосился на нее, потом на дикарей, вцепился покрепче левой рукой в камень и правой потянул из кобуры кольт. На таком расстоянии он вряд ли смог бы взять верный прицел, да и руки дрожали от напряжения…