Мадам Дельмонс занимала роскошный особняк: лакеи, экипаж, лошади, богатая обстановка скоро убедили Жюстину, что она будет жить у одной из самых знатных женщин Парижа.
— В силу моего уважения к другим служанкам, — заявила
Дельмонс, как только Жюстина оказалась в ее руках, — я не могу сразу поднять вас на должную высоту в моем доме, но со временем так и будет, мой ангел, а пока, хотя вам придется исполнять черную работу, поверьте, что от этого я буду уважать вас не меньше.
— Я согласна на все, мадам, — сказала Жюстина, радостная от того, что по крайней мере нашла средства к жизни и уважение в этом доме.
— Вы будете моей туалетной служанкой, дитя мое, — продолжала Дельмонс. — Будете отвечать за все, что касается этой стороны, и если докажете свое прилежание, не пройдет и года, как я назначу вас своей третьей горничной.
— О мадам, — ответила сконфуженная Жюстина, — я не думала…
— Ах, как я вас понимаю! Это говорит ваша гордость; скажите, Жюстина, это и есть одна из добродетелей, которые я предполагаю в вас?
— Вы правы, мадам, хотя послушание должно быть на первом месте, во всяком случае так диктуют мне мое нынешнее положение и мои злоключения, так что распорядитесь, чтобы меня ознакомили с моими обязанностями, и будьте уверены в моем прилежании.
— Я сама ознакомлю вас с ними, дорогая, — ответила Дельмонс, вводя Жюстину в две глухие комнаты, которые находились за стеклянной перегородкой в элегантном будуаре. — Вот место вашей службы. Здесь, — продолжала сибаритка, открывая дверь одной из комнаток, уставленной всевозможными биде и ваннами, — комната для омовения, вы должны поддерживать здесь чистоту, опорожнять и наполнять эти сосуды. Вторая, — продолжала Дельмонс, открывая другую дверь, — предназначена для занятий, так сказать, менее возвышенных: вы видите кресло с отверстием; здесь есть и удобства в английском духе, но я предпочитаю именно это удобное приспособление. Теперь вы знаете, девочка моя, чем вам придется заниматься, кстати, эти хрустальные вазы предназначены для малой нужды. Есть еще одна вещь, о которой я должна вас предупредить, я понимаю, что. она довольно деликатная, но это стало для меня привычкой, и мне трудно будет от нее отказаться.
— О чем идет речь, мадам?
— Вы всегда должны присутствовать, когда я делаю здесь свои дела, и… остальное я скажу тебе на ушко, дитя мое, так как добродетельные люди обычно краснеют, когда им приходится признаваться в таких причудах: тебе придется мягкой губкой, которую ты видишь в этом шкафчике красного дерева, вытирать то, что неизбежно остается на теле после отправления таких грязных надобностей.
— Мне самой, мадам?
— Да, детка, тебе самой. Девушке, которая была здесь до тебя, приходилось еще хуже, но ты, милая Жюстина, внимаешь мне уважение, ты добродетельна, и это меня обязывает…
— Так что же делала девушка, которая служила у вас до меня?
— То же самое только языком.
— Ах мадам!
— Да, я понимаю, что это нелегко. Вот до чего доводят нас роскошь, изнеженность и забвение всех общественных обязанностей. Мы привыкали смотреть на все, что нас окружает, как на предметы, служащие нашим потребностям… Знатное имя, сто тысяч ливров годовой ренты, уважение, почет — вот что приводит нас к крайней степени разложения. Но я исправлюсь, дорогая моя, честное слово я начинаю обращаться в истинную веру, и твой возвышенный пример довершит это чудо. Столоваться вы будете вместе с моими служанками и будете получать сто экю в год. Это вас устраивает?
— Увы, мадам, — сказала Жюстина, — несчастье никогда не торгуется: оно принимает любую помощь, которую ему предлагают, но признательность с его стороны пропорциональна роду услуг, которые ему оказывают, и тому способу, каким их оказывают.
— О, вы всем будете довольны, Жюстина, это я вам обещаю, — заметила Дельмонс.