Не добрав полусотни футов (гребень снизу смотрелся зазубренным ножом), остановился и вовсе, а затем тронулся вдоль, держась футах в десяти от стены. Карлсена начало разбирать неуемное любопытство, что же там наверху, однако чутье подсказывало: лучше на это не поддаваться.
Пройдя примерно милю, они добрались до места, где в породе открывалась трещина, рассекающая стену с верхотуры до самой низины, словно от удара невиданного молота. Почти незаметная на расстоянии, сверху она разверзалась десятифутовой брешью, уходящей, казалось, в самую сердцевину горы. По ней Крайски проделал путь наверх, вместо ступеней используя клинья породы, засевшие в трещине. Облюбовав один из них под лежак, он осторожно выглянул сверху, после чего поманил Карлсена.
– Вон, что зовется у нас нодрукиром.
Карлсен взгромоздился на плиту у закраины бреши и выглянул в долину. Покачал головой: никакого червя и в помине нет. Лишь сизая от синего света порода, круто уходящая в голую низину, а посередине не то белая река, не то наледь, издали и не разберешь.
– Где?
– Голову пригни, – сердито зашипел Крайски. Карлсен, силясь побольше рассмотреть высунул и голову и плечи.
– Не видно все равно, – сказал, нагнувшись, Карлсен.
– Ты смотри внимательно, только не высовывайся. Ничего такого не замечаешь?
Поизучав долину с минуту, Карлсен сообщил:
– Ледник там какой-то странный. С низины до половины склона, по обе стороны.
– Оно и есть, – кивнул Крайски. – Нодрукир, можно перевести как «зоолит». Иными словами, форма жизни – нечто среднее между живым существом и минералом.
– Но как…
– Смотри.
Он указал на север. Щурясь на солнце, Карлсен заметил в небе стаю крупных птиц. С приближением стали слышны их резкие крики, напоминающие лягушачье кваканье. Они летели на юго-запад, направляясь в сторону от долины. Но еще в двух милях стая сменила направление и взяла прямо на расселину. На более близком расстоянии Карлсен разглядел, что это не птицы, а скорее огромные летучие мыши с размахом крыла футов двадцать с лишним, нескладно хлопающие крылья выдавали вместе с тем недюжинную сноровистость.
И тут дошло, что заставило их сменить направление. Он и сам почувствовал некую тягу, словно тело превратилось в металл и норовило прильнуть к плите. Ощущение не лишенное приятности: легкий трепет, от которого по коже волнами расходится тепло.
Птицы опасности явно не чуяли: странные крики, вблизи напоминающие скорее отрывистое рявканье, служили тому, чтобы стае держаться скопом. Вытянутые за туловищем лапы поражали своей длиной, а когти такие, что уцепят барана.
И вот, когда стая затмила небо, подул сильный ветер. Одновременно увеличилась магнитная сила, притиснув к камню так, что мышцы занемели. Ветер постепенно перерос в бурю, разметавшую птиц, словно осеннюю листву. Горы огласил заполошный клекот – сигнал тревоги.
В этот момент произошло нечто неожиданное. Гогот становился все пронзительнее и назойливей, а разметанная было стая снова сбивалась в кучу. Совершенно неожиданно сумятица утихла и стая, сменив направление, взмыла единым согласованным порывом. Даже те из птиц, что потеряли ориентир, перестали пикировать в низину и быстро набирали высоту. С минуту Карлсен четко сознавал, что между совокупной волей стаи и силой, влекущей вниз, идет некая борьба: кто кого. Несколько секунд, и стая, заложив вираж на запад, скрылась за зазубренной кромкой откоса по ту сторону долины.
Посмотрев вниз, Карлсен увидел, что несколько птиц вырваться не смогли – они отчаянно бились, продолжая между тем снижаться. Все дальше и слабее слышалось испуганное квохтанье. Через несколько минут все было кончено: они недвижно лежали, черными мотыльками распластавшись на наледи.