В самом деле: другой дороги назад отсюда не предусмотрено.
Только через лифтовую шахту.
Ладно, отожмем дверь и будем спускаться по канату.
Я поднялся на несколько ступенек и увидел, что побег на дельтаплане неосуществим: выход с лестницы на вертолетную площадку наглухо задраен ребристым щитом.
У самой кромки площадки снег ополз по поверхности купола, и образовались широкие языки чистого стекла, так что можно было выглянуть наружу.
Я поднялся повыше — и сквозь одну из прогалин глазам моим открылась небесная чернь, усыпанная мириадами крупных звёзд. Столько звёзд я не видел даже в деревне.
И какие-то странные были эти звёзды: немигающие, без лучиков, но мохнатые… нет, косматые или пуховые, не сумею точнее сказать.
Я любовался звёздами, пока не продрог до костей. Казалось, все бредни выветрились из моей головы.
Но не тут-то было. Вдруг мне почудилось, что сквозь стекло купола на меня глядит желтоглазое чудище с язвительно и сварливо изогнутым клювом.
То самое чудище, в которое я сдуру захотел превратиться.
— Ну, знаете ли, — пробормотал я и, перепрыгивая через ступеньки, побежал к спасительному лифту.
68
В глубокой задумчивости я спустился вниз.
Лифт открылся. У дверей стоял директор Иванов.
Он как будто специально подкарауливал меня во время моих поздних вылазок.
Я растерялся, хотя и не делал ничего плохого.
— Добрый вечер, наставник, — промямлил я.
Было видно, что директор еле стоит на ногах.
Если бы не рука, упиравшаяся в стенку, он бы, наверно, упал. Лицо его было землисто-серым, под глазами мешки.
— Что с вами, наставник? — спросил я, выходя из кабины.
— По ночам… гуляешь… — глухим голосом проговорил Иванов. — А спать когда?…
— Съездить наверх захотелось, — соврал я. — Подышать свежим воздухом.
Блокировка в моей голове сработала автоматически.
— Погулять… — повторил Иванов, упираясь рукой в стену.
— А что, разве нельзя?
— Отчего же… можно…
Тут мне пришла в голову недостойная мысль: раз уж директор в таком размагниченном состоянии, можно от него кое-что разузнать.
— Один вопрос, наставник, — сказал я. — Нельзя ли мне увидеться с вашим начальством?
— С начальством? — переспросил Иванов. — А зачем? Пожаловаться на меня хочешь?
— Нет, не пожаловаться. Спросить кое о чем.
— О чем? Спрашивай меня.
— Нет, я хочу спросить прямо их.
Иванов посмотрел на меня невидящими глазами, нелепо повернулся и прислонился спиной к колонне.
— Наставник, вам помочь? — спросил я.
Иванов не отвечал. Глаза его были открыты, но дыхания не слышно.
Я беспомощно оглянулся. Вокруг было пусто и темно.
Что же делать?
— Сейчас, сейчас, — пробормотал я, схватившись за его повисшую руку.
Иванов всей тяжестью навалился на меня. Мне довелось как-то тащить к постели подвыпившего отца, Иванов был тяжелее в два раза.
Но спиртным от него не пахло.
Я положил его руку себе на плечи, напрягся.
Ноги Иванова сдвинулись с места и поволочились по земле.
Так, шаг за шагом, поминутно останавливаясь, я дотащил его до голубого учительского домика, благо не так уж и далеко.
Но тут — новая незадача: серая пластиковая дверь была наглухо закрыта, без малейшего признака замка либо дверной ручки.
Я прислонил Иванова к стене и стал искать на земле какой-нибудь инструмент, чтобы отодвинуть дверь или, если это невозможно, взломать.
Вдруг за спиной у меня послышался голос:
— Что происходит?
Я обернулся — рядом стоял Олег.
Я так обрадовался, увидев его!
— Да вот, понимаешь, — заговорил я, — разбрелись по всей территории.
— Все трое? — деловито спросил Олег.
— Нет, только один. Посмотри вокруг, может, еще другие валяются.
Олег посветил фонариком (он оказался предусмотрительнее, чем я).
— Да вроде больше никого.
— Слушай, — сказал я, — не можем же мы тут его бросить.
— Не можем, — согласился Олег.
Он подошел к двери, потом поднял вялую руку Иванова, провел его ладонью по пластику — дверь отползла.
В темном дверном проеме показалась плотная фигура Петрова.
Петров молча взглянул на нас, схватил директора за плечо, с необыкновенной быстротой втащил его внутрь домика и захлопнул дверь.
— Ты гений, — сказал я стриженому.
— А как же, — ответил он.
И тут меня осенило: я вспомнил свой первый школьный день и наш разговор с Соней возле учительской.
"Ну, что ты о них скажешь?" — спросила Соня.
"Заспанные…" — ответил я.
"А как же!" — воскликнула она — и захлопнула рот ладошкой.
Вот что я должен был позабыть! Вот о чем я не имел права думать: мне запрещалось размышлять о том, почему Соня сказала "А как же" (или что-то в этом роде).