Его разбудил морозный ветер. Он с трудом сел. Ящик дернулся влево, и он понял, что смотрит в щели между нитями паутины. По сторонам раскинулся воздушный океан; внизу мелькали верхушки деревьев. Ящик резко швырнуло в другую сторону, и темнеющее вечернее небо пошло кругом, превратив бледные, только-только прорезавшиеся звезды в черточки света.
Они выровнялись. Маннек сидел за пультом управления, неколебимый как изваяние, только перья на голове трепыхались под напором ветра. Вряд ли он потерял сознание дольше, чем на пару секунд, сообразил Рамон: за спиной у них темнела громада горы, в которой обитали инопланетяне, хотя отверстие выхода уже затянулось; внизу под ними виднелся тот самый склон, на котором его поймали. Пока они скользили вдоль склона, небо темнело на глазах. Солнце ушло за горизонт всего пару минут назад, оставив за собой слабый красный отсвет там, где земля сходилась с воздухом. Остальная часть небосклона окрасилась в темно-синий, серый и чернильно-черный цвета. Ощетинившись древесными кронами, горный склон стремительно надвигался на них. Слишком быстро! Сейчас они разо…
Они мягко, как перышко, бесшумно коснулись земли в самом центре горной долины. Маннек выключил аппарат. Темнота поглотила их, окружив недобрыми, хищными вечерними шумами. Маннек подхватил Рамона, будто тряпичную куклу, вынес из ящика и опустил на землю в нескольких футах от аппарата.
Рамон невольно застонал, и ему самому сделалось неловко, так громко это вышло. Руки его оставались связаны за спиной, и лежать на них было исключительно больно. Он перекатился на живот. Земля обожгла его таким холодом, что это казалось почти приятно, и даже в полубессознательном состоянии Рамон понял: это означает смерть. Он извивался и крутился, и в конце концов ему удалось завернуться в длинный плащ, который ему дали, и тот оказался неожиданно теплым. Он уснул бы сейчас, несмотря на боль и неудобства, но в глаза ему ударил свет, которого в это время суток не полагалось, и он снова открыл веки.
Поначалу свет показался ему ослепительным, но то ли глаза быстро привыкли к нему, то ли свет сам померк. Маннек вынес что-то из своего ящика — небольшой шар на длинном металлическом стержне, который воткнул острым концом в землю, и шар этот сиял голубоватым светом, ритмично испуская волны тепла. Маннек обошел шар —
,[9] мне отлить надо, понимаешь? Я человек, не машина какая-нибудь! — Отчаянным усилием он ухитрился встать на колени и стоял так в грязи, покачиваясь. — Это что, тоже ойбр? А? Отлично! Вот и убей меня за это! Я так не могу!
Долгое мгновение человек и инопланетянин молча взирали друг на друга. Рамон, утомленный вспышкой гнева, жадно глотал воздух. Маннек внимательно смотрел на него, подергивая хоботом.
— Ты обладаешь ретехуу?
— Откуда мне, черт подери, знать? — прохрипел Рамон пересохшим горлом. — Что это, твою мать, такое? — Он как мог выпрямился и свирепо уставился на инопланетянина.
— Ты обладаешь ретехуу, — повторил инопланетянин, только на сей раз это прозвучало не вопросом, а утверждением. Он сделал быстрый шаг вперед, и Рамон дернулся, вдруг испугавшись того, что его мольбы о смерти сейчас и удовлетворят. Однако вместо этого Маннек освободил его.
Поначалу он совершенно не чувствовал ни рук, ни ног, словно вместо них торчали сухие деревяшки. Чувства возвращались постепенно, и не самые приятные: руки и ноги жгло как от мороза. Рамон стоически терпел боль, не издавая ни звука, но Маннек, должно быть, заметил и правильно интерпретировал внезапную бледность его кожи, поскольку наклонился и принялся массировать Рамону конечности. Рамон поежился от его прикосновений: снова припомнилась змеиная кожа, сухая, жесткая, теплая. Однако пальцы инопланетянина оказались неожиданно осторожными и ловкими; к затекшим мышцам постепенно возвращалась жизнь, и Рамон обнаружил, что физический контакт с инопланетянином вызывает у него меньше отвращения, чем он предполагал. В конце концов, это унимало боль — спасибо и на том.
— У твоих конечностей неэффективно расположенные сочленения, — заметил Маннек. — Мне бы такая поза не доставила неудобства. — Он завернул руки за спину, потом — под неестественным углом вперед, наглядно иллюстрируя свои слова. Закрыв глаза, Рамон почти мог бы поверить в то, что слушает обычного человека. Маннек говорил по-испански гораздо свободнее того инопланетянина в яме, да и голос его куда меньше напоминал машинную речь. Впрочем, открой Рамон после этого глаза — он снова увидел бы в нескольких дюймах от себя это жуткое неземное лицо, и его, возможно, снова стошнило бы, и уж в любом случае ему пришлось бы заново свыкаться с тем фактом, что он беседует с чудищем.
— Теперь вставай, — сказал Маннек. Он помог Рамону подняться и придерживал его, пока тот, морщась и хромая, прошелся полукругом по поляне, разминая ноги — со стороны это, должно быть, напоминало какой-то дикий ритуальный танец. В конце концов он смог-таки стоять без посторонней помощи, хотя ноги ныли и подкашивались от напряжения.
— Мы потеряли много времени, — произнес Маннек. — Все это время мы могли бы посвятить осуществлению нашего предназначения. — Рамону почти послышался вздох. — Мне не приходилось прежде исполнять подобных функций. Я не догадывался, что ты обладаешь ретехуу, поэтому не принимал в расчет этого фактора. Теперь нам придется из-за этого задерживаться.