Приезжал я обычно к Аввакуму с видом человека, которому уже невмоготу от непрестанных рискованных приключений. Аввакум, конечно, не попадался на мою удочку. Не знаю, по каким признакам, но он всегда безошибочно определял: да, мне действительно невмоготу, но не от каких-то авантюр, а от скуки размеренной, безмятежной жизни.
Как я уже сообщил в начале моих записок, мне выпало счастье быть очевидцем того, как Аввакум распутывал тугой узел нескольких очень сложных шпионских дел. Первым из них был случай в Момчилове. С тех пор прошло пятнадцать лет. После Момчиловского случая Аввакум на протяжении десяти лет принимал участие в раскрытии пяти крупных диверсий, организованных НАТО и ЦРУ. Это был самый славный период его деятельности.
Человеческие качества Аввакума — его доброта, исключительная прозорливость, умение анализировать и обобщать — поразили меня. Я был буквально потрясен его личностью — такое ощущение бывает порой у человека, когда он оказывается лицом к лицу с каким-то величественным и неповторимым чудом природы. Он стоит потрясенный, не в силах отвести глаз, а в душе его восторженно поет тысячеголосый хор и тысячи медных труб возносят благодарственный гимн природе-творцу. Да, именно так было со мной, именно такое чувство испытал я к Аввакуму в те первые месяцы нашего знакомства.
Потом, хотя чувство восхищения Аввакумом никогда не покидает меня, в душе моей наступило странное спокойствие, которое дало мне возможность еще отчетливее увидеть особые черты Аввакума, то исключительное, что было присуще его богатой натуре. Как возникло у меня желание описывать его приключения, то есть его удивительную деятельность, направленную на раскрытие сложнейших афер, о которых пойдет речь, я объяснить не могу. Побудило ли меня заняться этим множество интересных криминальных моментов, которыми изобиловали эти аферы, или то, что посредством их мне легче было постигнуть сам образ Аввакума, я тоже не в состоянии объяснить. Почем знать, может, само мое восхищение этим человеком вдохновило меня — несведущего в литературе — взяться за перо?
Теперь, много лет спустя после выхода моей первой книжки об Аввакуме, это последнее предположение кажется мне наиболее вероятным. Да, но так ли это важно? Почему бы не принять, в конце концов, такое вполне «нейтральное» объяснение, что в приключениях Аввакума я выражаю некоторые свои мысли о житейских делах? Имеет же право простой ветеринарный врач — всего-то лишь районного масштаба — думать о таких вещах. Ведь личные размышления — разумеется, строго личные, — они как опечатанная дверь, за которую никто не имеет право проникнуть. Даже инспектора Главной дирекции по удоям молока!
Да, счастливыми были для меня эти десять лет! Но, как говорится в прелестном тургеневском стихотворении, счастливые дни отшумели, быстротечные, как вешние воды. Так и это десятилетие промелькнуло в моей жизни, как короткая весенняя, пора.
Разделавшись с последней историей, на авансцене которой фигурировала одна известная балерина, Аввакум вскоре уехал в Италию, чтобы разыскать и изучить какие-то материалы, необходимые ему для работы над новой книгой. Он намекнул мне, что вернется, видимо, скоро, и бодро пообещал писать почаще, чтобы я спокойно работал над своими записками о последнем его приключении. Но случилось так, что первую весточку от него я получил чуть ли не через год. Он прислал мне из Рима открытку с видом на Via Apia [4] , на оборотной стороне открытки он написал: «Sic transit gloria mundi» [5] . И больше ни слова.
Некогда по Via Apia проходили победоносные легионы, ехали триумфальные колесницы императоров, видела она и пресыщенных патрициев, и украшенных, словно весталки венками, куртизанок, которых несли в носилках.