Идею открытия второго салуна подбросили нам наши аудиторы, прямо заявившие, что пора что-то делать с прибылью, ибо в противном случае большая ее часть в виде налогов пошла бы на разработку системы противоракетной обороны, производство напалма или на что-то другое, не менее важное и полезное. Мы ни в коей мере не стремились к расширению нашего дела, но поневоле пришли к выводу, что лучше потратить деньги на второй салун, если их все равно заграбастает федеральное правительство. Да и потом, не так уж и плохо путешествовать по стране, опять же списывая транспортные расходы в счет налогов.
Когда на следующее утро Падильо подошел к стойке бара, посвежевший и отдохнувший, я сразу понял, что в Чикаго и так достаточно салунов. А после того, как мы пожали друг другу руки, он налил себе чашку кофе, и мы устроились за одним из столиков.
— Как съездил? — поинтересовался я.
— Нам это не подойдет, — последовал короткий ответ.
— Когда ты заглянешь в Лос-Анджелес?
— Думаю, через месяц. А в Сан-Франциско ты летишь на следующей неделе?
Я кивнул.
— Или неделей позже.
— Есть новости от Фредль?
— Как обычно, ей хотелось бы, чтобы ты похозяйничал здесь один.
— Может, тебе стоило поехать.
— Мне никогда не нравился Франкфурт.
Моя жена была вашингтонским корреспондентом одной из франкфуртских газет, относящейся к той категории, что до сих пор может напечатать пространную статью о плюсах и минусах, связанных с вступлением Британии в Общий рынок. Она улетела во Франкфурт на ежегодный издательский совет. В Вашингтоне большинство иностранных корреспондентов называли ее Фредль или Фредди, но во Франкфурте к ней обращались не иначе как фрау доктор Маккоркл. Помимо привлекательной внешности, моя жена обладала острым умом, не лезла за словом в карман, а потому мы не ссорились чаще двух-трех раз в год, и при разлуке мне ее очень недоставало.
— Кто-нибудь звонил? — спросил Падильо.
Я протянул ему несколько листков бумаги. Телефонную трубку у нас брали я или герр Хорст, наш метрдотель, получавший два процента прибыли и твердо убежденный, что Падильо давно следовало жениться. Звонили волнительные юные особы, желающие знать, когда вернется мистер Падильо и не затруднит ли меня попросить его по возвращении первым делом перезвонить Маргарет, или Рут, или Элен.
— Мне понравился голос Сейди, — прокомментировал я. — Чувствуется, дама обстоятельная, не позволяет разных вольностей.
Падильо, просматривая листки, рассеянно кивнул.
— Она играет на французском рожке в симфоническом оркестре.
— Некий Уолтер Готар просил передать несколько слов.
Лицо Падильо разом изменилось. Карие глаза сузились, рот превратился в тонкую полоску.
— По телефону?
— Нет. Он заходил сюда.
— Светлые, чуть ли не белые волосы? И выглядит так, словно на следующей неделе ему пора регистрироваться на призывном пункте?
— Это он.
— Чего он хотел?
— Чтобы я сказал тебе, что он не хочет покупать ферму.
Падильо поставил чашечку на стол, прогулялся к бару, взял бутылку виски, налил себе изрядную порцию, посмотрел на меня. Я отрицательно покачал головой. Бутылка вернулась на место, Падильо — за столик. Глаза его пробежались по еще пустому залу, словно прикидывая, а сколько мы можем получить за наш салун, если придется продавать его второпях.
— Готар сказал «я не хочу покупать ферму» или «мы»?
Я покопался в памяти.
— Он сказал «мы».
Падильо нахмурился.
— Он сказал что-нибудь еще?
— Обещал зайти сегодня примерно в это время. Он что, давний друг?
Падильо покачал головой.
— Моим другом был его брат. Старший. Несколько раз мы работали вместе и оказывали друг другу кое-какие услуги.