Он ткнул лошадь пятками, и она надвинулась на меня, как полицейский жеребец, теснящий толпу. Напрягая все мышцы, я попытался оттолкнуть мускулистую грудь. Пальцы коснулись холодного металла, и горячее лошадиное дыхание жарко пахнуло мне в лицо. Всадник откинул с бедра планшет и расстегнул кобуру. Я вспомнил несколько полезных слов по-русски.
— Не стреляй! — крикнул я.
Лошадь вскинулась и затопталась в снегу, но всадник опять подал ее вперед, пока дуло револьвера не оказалось в нескольких дюймах от моего лица. Подняв оружие, он аккуратно опустил его мне на голову. Лошадь слегка рванула в сторону, и рукоятка скользнула мне по виску, чуть не оторвав ухо. Перед глазами поплыла красная пелена, и я ухватился за стремя, почувствовав ледяной ожог металла. «Какой мороз», — успел подумать я, но тут рукоятка опустилась более точно, все расплылось и раздвоилось, как в плохом видоискателе, и я повалился на черный снег.
Глава 1 4
Медленно и с трудом я возвращался из забытья — но не столько пришел в сознание, сколько испытывал нечто вроде похмелья. Рука моя распухла до размеров футбольного мяча, и боль отдавалась даже в лопатке. Вокруг стояла полная темнота, в которой поблескивал лишь красный огонек. В самом ли деле он вблизи — или же то далекий источник яркого света? Я попытался пошевелиться, но боль в руке скрутила меня. Я снова провалился в беспамятство. Много раз я переходил из одного состояния в другое, пока наконец не набрался сил остаться в этой сумеречной зоне.
Меня придавливало что-то холодное и тяжелое, а под собой я чувствовал гладкую закругленную поверхность, словно находился на дне гигантской пробирки. Я пустил в ход здоровую руку. Вес сполз с меня, словно мешок с замерзшей картошкой, и мне удалось, высвободив из-под него голову, перевести дыхание. Рядом с моим лицом покачивалась чья-то кисть. Кисть переходила в предплечье, а рука составляла часть того веса, который и придавливал меня. Кисть медленно, еле заметно, ползла по кромке одеяла, которым все мы были прикрыты, скрюченные пальцы словно желали жадно вцепиться в рваную ткань. Я лежал в большой, покрытой пятнами ржавчины ванне. Рука продолжала ползти. Кисть заскользила быстрее, вывалилась из-под одеяла и застыла, слегка покачиваясь, как амулет, который водители вешают на ветровое стекло. Рука принадлежала мертвецу, отдавшему жизни последнее прости. На мне лежали два трупа. Мне пришло в голову, что я нахожусь в преддверии ада. Я пошевелился, и мертвецы соскользнули с меня. Одним из них оказался тот самый лысый, а другим — его сын.
Выкарабкавшись из-под них, я увидел, что нахожусь в ванной комнате; зрение наконец приспособилось к тусклому красному свечению. Рядом булькали и порыкивали какие-то емкости, а из крана звучно падали в ведро капли. У дальней стены размещалось еще три ванны; над одной из них, что была в центре, висело карманное зеркальце с отбитым краем, которое само по себе покачивалось на гвозде. Внезапно в туалете раздался звук спускаемой воды. Дверь его открылась, и показался солдат, застегивавший ремень. Уставившись на меня, он медленно двинулся в мою сторону. Он по-прежнему возился с пряжкой, но не отрывал от меня глаз. С каждым шагом он двигался все медленнее, пока не застыл на месте. Я лежал на трупах, вытянувшись во весь рост, а опухшая рука покоилась на краю ванны. Солдат, смуглый, с блестящими влажными глазами, скорее всего, армянин, посмотрел на нее и перевел взгляд на мое лицо. Поддерживая брюки одной рукой, он вытянул другую, чтобы коснуться меня. Коснись он любой другой части тела, я бы не заорал. Но раненая рука распухла от ушиба, и я не мог удержаться от вскрика. Солдат отскочил, перекрестился и что-то забормотал — то ли древнюю молитву, то ли заклятье.