Его купил мой отец. Он поселил тут свою любовницу. Русскую девушку, белоэмигрантку, из аристократической семьи. Отец любил мою мать, но в эту Катю влюбился, как дурак, прямо по уши. В прошлом году мой отец...
— Так сколько у тебя отцов? — спросил я. — Я-то думал, что он умер от разрыва сердца, когда русские бомбили Лонг-бридж.
— О его смерти — это неправда. — Кончиком языка она провела по верхней губе, словно собиралась с мыслями. — Он попросил, чтобы я всем рассказывала о его смерти. А на самом деле он с Катей... но ты не слушаешь.
— Я могу слушать и пить в одно и то же время.
— Он уехал с Катей, которая такая красивая, что к ней даже страшно прикоснуться...
— Вот уже чего я бы не испугался.
— Тебе стоило бы слушать со всей серьезностью. Они живут по адресу, который знаю только я. Даже моя мать думает, что он умер. Понимаешь, они попали в железнодорожную катастрофу...
— Для такого рода катастроф сегодня еще рановато, — остановил я поток ее фантазии. — Почему бы тебе не снять пальто и не расслабиться?
— Ты мне не веришь.
— Еще как верю, — улыбнулся я. — Я ваш покорный придворный шут и ловлю каждый звук вашего голоса... но как насчет чашки кофе?
Принеся кофе в изящных кофейных чашечках на вышитой салфетке, она опустилась на пол на колени и поставила чашечки на низкий кофейный столик. На ней был длинный мужской свитер, а под волосами, теперь подстриженными на затылке высоко и коротко, виднелся треугольничек белой кожи, свежей и нежной, как только что испеченный хлеб.
Я подавил желание поцеловать ее.
— Какая у тебя хорошая прическа, — польстил я.
— Правда? Как мило, — автоматически ответила она. Наполнив чашечку, Сигне преподнесла ее мне, как голову Иоанна Крестителя на блюде. — У меня есть квартира в Нью-Йорке, — сообщила она. — Куда лучше этой. Я часто бываю в Нью-Йорке.
— Надо же!
— А это не моя квартира.
— Ясно. Когда вернутся твой отец с Катей...
— Нет, нет, нет!
— Ты прольешь кофе, — предупредил я ее.
— Ты бываешь просто отвратителен.
— Прошу прощения.
— Хорошо, — сказала она. — Если мы рассказываем истории, пусть они и будут такими. А если не рассказываем истории, то говорим правду.
— Отличное условие.
— Как ты думаешь, должна ли женщина уметь улыбаться глазами?
— Не знаю, — признался я. — Никогда не думал об этом.
— Я думаю, что должна. — Она прикрыла рот ладонью. — Вот посмотри мне в глаза и скажи, улыбаюсь ли я.
Описывать Сигне не так просто, потому что в памяти от нее оставалось впечатление, не имеющее ничего общего с ее подлинной внешностью. Она была удивительно хороша, хотя черты ее лица не отличались правильностью. Слишком маленький носик, чтобы уравновесить высокие широкие скулы, а рот ее предназначался для лица на пару размеров крупнее. Когда она смеялась или хихикала, он растягивался, как говорится, от уха до уха, но, расставшись с ней, ты через полчаса вспоминал утверждение Харви, что она самая красивая девушка на свете.
— Ну? — спросила она.
— Что — ну? — не понял я.
— Так я улыбаюсь глазами?
— Чтобы уж играть по-честному, — хмыкнул я, — тебе нужна рука покрупнее, чем твой рот.
— Перестань, ты все портишь.
— Только не кидайся на меня. Ты прольешь мой кофе.
Два дня мы с Сигне ждали возвращения Харви. Когда смотрели гангстерский фильм о Нью-Йорке, Сигне заметила:
— Это рядом с моим домом.
Мы обедали на верхушке небоскреба в Тапиоле, откуда открывался вид на прибрежные острова, скованные льдом. Я почти научился ходить на лыжах, расплатившись всего лишь порванной курткой и вывихнутым локтем.
Вечером второго дня мы вернулись в квартирку у Лонг-бридж.