Войтович шумно фыркал и плескался под душем, смывая с себя красную пыль саванны. Он исколесил уже большую часть Африки и давно смирился с самыми невероятными неудобствами. Здесь была свежая вода, постель и крыша над головой, он с удовольствием поужинал и выпил бутылку пива. Он был доволен жизнью.
— Иди мойся! — весело предложил он Петру, появляясь из ванной. — Горячей воды нет, но зато вдоволь холодной. — Он фыркнул и потянулся. — Ну и устал же я!
С размаху бросился на необъятную, скрипучую кровать и сейчас же захрапел.
Даже холодный душ не снял напряжения. Петр вылез из старой, пожелтевшей от времени ванны, надел пижаму — голубую, еще московскую, и вытянулся на постели.
Но сон не шел. Несмотря на то, что окна были распахнуты настежь, в комнате было душно. К тому же Анджей громко храпел. Его храп сливался с какафонией звуков ночной саванны: треск цикад, какие-то шорохи, чей-то писк. Время от времени взвывали шакалы, им отвечали лаем собаки. Ритмично бил глухой барабан ночного сторожа.
Лев… Симба… Что крылось за всеми событиями в стране? Почему Нначи так навязывал ему эту безделушку? А поведение сержанта там, в саванне, вдруг увидевшего золотой значок?
2
Лишь под утро Петру удалось забыться ровно на полчаса.
— Эй! Эй! — раздался почти сейчас же голос Жака. — Вставайте!
Войтович оборвал храп и, не открывая глаз, опустил ноги на пол.
— Вставайте, коллега!
Петр чиркнул спичкой и зажег свечу — он всегда возил их с собою.
— Готовы?
Жак стоял у окна, вырисовываясь черным силуэтом на фоне серебристо-лунного света.
За окном урчала машина — это Дарамола прогревал мотор.
Рест-хаус спал. Поеживаясь от предутреннего холодка, они вышли из домика. Дарамола открыл багажник и принялся поплотнее укладывать дорожный скарб.
— Холодно? — спросил его Жак.
Шофер молча кивнул — он был одет в толстый коричневый свитер, шею закрывал шерстяной шарф, щегольская шляпа с короткими полями и перышком глубоко надвинута на уши.
Наконец все заняли свои места. Машина заурчала громче и осторожно, словно нащупывая дорогу, принялась выбираться из лабиринта гравиевых дорожек и декоративных кустов.
Попетляв, Дарамола вывел ее на пыльную дорогу, бегущую через спящий городишко, а затем машина вырвалась на прямую ленту шоссе.
Было еще темно, и «пежо» летел по коридору света, прорубаемого фарами. Черные придорожные кусты стремительно набегали и откатывались назад. Иногда прямо из-под колес вырывались тяжелые птицы и тут же садились на обочину. В одном месте Дарамола крутанул рулем и объехал убитого дикого козла, лежавшего на краю шоссе. Животное вышло ночью на дорогу и было сбито, видимо, в темноте тяжелым грузовиком.
Жак, сидя рядом с Дарамолой, внимательно вглядывался в темноту. Лицо его было напряжено, он чуть подался вперед.
— Неужели что-нибудь видишь? — удивился Петр. Жак усмехнулся.
— Не хуже гепарда в ночной саванне! В Алжире надо было стрелять первым и без промаха. И при свете, и в темноте. Иначе бы я не сидел сейчас с вами в этой машине…
На шоссе то и дело встречались свежие зеленые ветки. Они лежали одна за другой — на ровном расстоянии друг от друга. Дарамола притормаживал.
Ветки означали, что впереди ночуют грузовики каравана, везущего арахис — с самого Севера, из Каруны — к океану, к пыльным складам порта Луис.
И действительно, ветки приводили прямо к черным грузовикам с прицепами, доверху груженными мешками. Иногда под машинами мелькали огоньки маленьких костров — это значило, что водители проснулись и готовятся в дорогу.
Они обогнали несколько таких караванов, уже тронувшихся в путь. Отдохнувшие водители спокойно уступали дорогу, приветливо махали рукой. Все грузовики шли с Севера — они вышли еще позавчера, и вряд ли кто-либо из шоферов знал, что за события происходили в стране.