Ужаснейшая боль!
Что-то вроде камня, лихо подхваченное взрывом, попало ему в голову, разлетевшись в крошку, и вырубило его, позволяя больше не тонуть в оглушающей боли каждого из его взведенных нейронов... Пред ним промелькнула алебастровая юбка, маковые коробочки, очерченные лучами черного солнца, обнаженные тела и рога какого-то чудовища...
Колокольный звон заклинился у Иена в мозгах, из ушей тонкой струйкой текло что-то клейкое. Иен ощущал, что прямо сейчас он лежит на животе, лицом приложившись к щетине ковра. Постепенно он приходил в себя, однако не чувствовал спину, а конечности онемели, лишь кончиками пальцев ему удавалось совершить неуловимое движение.
На разбитых губах ощущался металлический привкус, он приоткрыл глаза, и ему в лицо ударил свет ручной керосиновой лампы, которую кто-то из его товарищей отыскал в служебном помещении, чтобы не включать простреленные рожки, и те не заполнили зал взрывоопасным газом.
- Не шевелись, - просипел до боли знакомый голос.
Он повернул глаза, с превеликим трудом различил опухшее от синяка лицо Марка.
С ювелирной точностью он удалял пинцетом красноватые от крови осколки стекла.
- Я вколол тебе анальгезирующий препарат недолгого действия, для таких случаев. Сейчас удалю стекло, обеззаражу, забинтую, и двинем в штаб-квартиру, там я полечу тебя конкретнее...
- Ты... вы будете в порядке, - сообщила Ханна, глаза ее были на мокром месте.
Иен невнятно пробурчал, но Маркус разобрал, что он спросил:
- Уж не помрешь. Но сегодня ты побил свой рекорд по увечьям за день.
Иен одними губами произнес "да пошел ты", и Маркус улыбнулся на это.
Иен прикрыл глаза и сразу же провалился в липкий, как клей, сон.
Во сне Иен путешествовал по лабиринтам готического дворца; он, дворец, выглядел опустошенно и, казалось, в нем никто не живет уже сотню-другую лет. Однако Иен искал бальный зал, где рассчитывал встретить