То есть когда они неделями плавают в море на своих суденышках и поднимается такая волна, что становится жутко, нужно ухватиться за что-то и крепко держаться.
Босх сжал кулаки и поднял их.
– Крепко держаться за жизнь… за все, что имеешь.
– И ты сделал такую же наколку. Сколько тебе было лет?
– Шестнадцать. Только я не знал, что рыбаки позаимствовали эту надпись у военных моряков. И год спустя, когда поступил в армию, сержант первым делом велел ее свести. Не мог допустить, чтобы у кого-либо из его солдат была морская татуировка.
Джулия взяла Гарри за руки и пристально посмотрела на костяшки.
– На лазерную работу не похоже.
– Тогда лазеров еще не было.
– И что ты делал?
– Сержант Россер повел меня из казармы к задней стене административного корпуса. Она была кирпичной. И заставил бить по ней кулаками, пока кожа на всех костяшках не оказалась содрана. Через неделю, когда они подзажили, заставил проделать то же самое снова.
– Черт возьми, это варварство.
– Нет, это армия.
При этих воспоминаниях Босх улыбнулся. Было не так уж скверно, как могло показаться. Поглядел на свои руки. Музыка прекратилась, он встал и голым пошел сменить компакт-диск. Когда вернулся в спальню, Джулия спросила:
– Клиффорд Браун?
Босх кивнул и шагнул к кровати. Кажется, он еще не знал женщины, так хорошо знакомой с джазовой музыкой.
– Стой там.
– Что?
– Дай рассмотреть тебя. Расскажи о других своих шрамах.
Комната освещалась тускло, но Босх застеснялся своей наготы. Он был в хорошей форме, однако старше Джулии больше чем на пятнадцать лет. Подумал: был ли у нее такой старый мужчина?
– Гарри, ты превосходно выглядишь. Жутко возбуждаешь меня, доволен? А другие шрамы откуда?
Босх коснулся толстого выпуклого шрама над левым бедром.
– Этот? След от ножа.
– Где ты получил рану?
– В туннеле.
– А на плече?
– От пули.
– Где?
Он улыбнулся:
– В туннеле.
– Господи, держись подальше от них.
– Стараюсь.
Босх лег в постель и накрылся простыней. Джулия коснулась его плеча, провела большим пальцем по шраму.
– Прямо в кость.
– Да, мне повезло. Рука действует. Ноет зимой и в сырую погоду, вот и все.
– Какие при этом бывают ощущения? Я имею в виду от пули.
Босх пожал плечами:
– Сильная боль, потом онемение.
– Долго лежал?
– Около трех месяцев.
– Инвалидности не получил?
– Предлагали. Я отказался.
– Почему?
– Не знаю. Видимо, потому, что мне нравится моя работа. И подумал, что если останусь на службе, когда-нибудь встречу молодую женщину-полицейского, на которую произведут впечатление мои шрамы.
Джулия ткнула его в ребра, и он скривился от боли.
– Ой, бедняжка, – насмешливо произнесла она.
– Больно.
Она коснулась татуировки на его плече:
– Что это может быть, Микки-Маус под наркотиком?
– Вроде того. Туннельная крыса.
Ее лицо помрачнело.
– В чем дело?
– Ты воевал во Вьетнаме, – догадалась Джулия. – Я бывала в тех туннелях.
– Что ты имеешь в виду?
– Когда путешествовала, я провела во Вьетнаме полтора месяца. Эти туннели теперь что-то вроде достопримечательности, которую показывают туристам. Плати деньги – и входи в них. Должно быть… то, что тебе приходилось делать, было очень страшно.
– Еще страшнее становилось потом. Думать об этом.
– Там натянули веревки, чтобы можно было следить, куда ты идешь. Но на самом деле за тобой никто не следит. Я подлезла под веревку и пошла дальше. Гарри, там так темно.
Босх пристально посмотрел ей в глаза.
– И ты видела? – негромко спросил он. – Утраченный свет?
Джулия кивнула:
– Да. Глаза привыкли к темноте, и там был свет. Еле заметный. Но мне его хватило, чтобы найти дорогу.
– Утраченный свет. Так мы его называли. Представления не имели, откуда он берется. Но он был виден. Словно висящий в темноте дым. Говорили, что это не свет, а призраки всех, кто погиб там.