— Его покроют позором?
— Еще каким позором.
— Перед всеми?
— Всеми-всеми — как господами, так и дамами.
— И его повесят?
— Если докажут, что он виновен в предумышленном убийстве, то да.
Его уродливое лицо засветилось дьявольским ликованием, отчего стало еще более отталкивающим, хотя, казалось бы, это уже невозможно. По всей видимости, я подкинул ему мысль, восхитившую его.
— Наверное, в конце я так и сделаю, но в конце! — Он распахнул глаза, а затем зажмурился, точно восторженно любуясь картиной, нарисованной ему воображением. Потом опять их открыл. — А пока я отомщу ему по-своему. Он уже знает, что отмщение идет за ним по пятам — у него есть все основания так считать. Он станет думать об этом днями и ночами, эта мука будет хуже смерти — да, многих смертей. Ибо он поймет, что ему не скрыться, что солнце исчезло с небосклона, что час за часом его будет душить страх, с утра до ночи, куда бы он ни обратил свой взор, — и в этом суть и дух моей мести, в том, что он почувствует, как каждый новый день несет ему смертные муки, а сама СМЕРТЬ, НАСТОЯЩАЯ СМЕРТЬ, все ближе и ближе… он предстанет пред ней, когда того пожелаю я!
Он говорил как вдохновенный безумец. Если хотя бы половину из этого он говорил всерьез — а по его виду и тону сомневаться в правдивости не приходилось! — то Пола Лессинхэма ждало многообещающее будущее; и, в сложившихся обстоятельствах, Марджори тоже. Именно эта промелькнувшая последней мысль заставила меня придержать коней. Либо фанатичного наглеца окоротит сам Лессинхэм или кто-то, кто выступит на его стороне, после чего, если им хватит сил причинить ему вред, вся его страстная речь будет пустым сотрясанием воздуха; либо необходимо предупредить Марджори, что в жизни ее суженого есть по меньшей мере один эпизод, на который, пока не стало слишком поздно, требуется пролить свет. Не может быть и речи о том, чтобы позволить Марджори навсегда связать свою судьбу с судьбой Апостола, не предупредив ее с самого начала, что его, во всех смыслах, преследуют тайны.
— Какие громкие слова!
Моя реплика остудила горячую кровь гостя. Он вновь вперил взгляд в пол и скрестил руки на груди.
— Молю хозяина о прощении. Моей ране не зарасти.
— Кстати, в чем секрет происшествия, случившегося нынче поутру, — того казуса с тараканом?
Он тут же поднял глаза.
— С тараканом?.. Не понимаю, о чем речь.
— Ну, или с жуком?
— Жук! — Кажется, у него мгновенно сел голос: он просто выдохнул это слово.
— После твоего ухода мы, на листке бумаги, нашли великолепно выполненный рисунок жука, который, как я полагаю, был оставлен тобой…