- Я не хочу умирать. – Вдруг говорю я, почему-то считая, что я должна сказать. Мне кажется, мама должна это услышать. Должна понять меня и не считать предателем. – Да, у меня многое случилось в жизни, и я, правда, какое-то время не хотела дышать. Но…
- Почему ты оправдываешься? – Недоуменно спрашивает мама.
- Я должна.
- Нет.
- Но…
- Ари.
- Я предаю вас! Ведь есть шанс вновь быть вместе, а я…
- Хватит говорить чепуху, Ариадна Мари Блэк. – Вот это уже голос моей матери, той самой, что протягивала мне руку даже тогда, когда я не висела на краю обрыва! Ее брови в ту же секунду ползут домиком, и глядит мама на меня уже не печально, а решительно. – У меня не было возможности сказать тебе, какая ты сильная. Теперь в этом нет смысла. Тебе предстоит через многое пройти, но ты справишься.
- И ты будешь рядом со мной?
- Я всегда рядом, дорогая. Но еще с тобой Норин и Мэри. Твои друзья. Ты не одна. И я нужна тебе, да. Но только, как воспоминание.
- Нет,– испуганно распахиваю глаза, – не говори так.
- То, что ты видишь мертвых…, этому есть объяснение. – Нервным голосом шепчет мама и смотрит на меня взволнованно и пристально. – Тебе нужно найти…
- Кого?
Она неуверенно сглатывает и едва слышно говорит:
- Ноа Морта. Он все объяснит.
- Кто это? – Часто моргаю, вновь тяну к ней руки, но потом вспоминаю, что не могу до нее прикоснуться, и порывисто отворачиваюсь. В груди растет бездонная дыра. Туда притянуло бы целую вселенную, если бы не те редкие моменты, вспышки, искры, которые возникают, когда рядом находятся тетушки, Хэрри или Мэтт.
- Спроси у сестер. Они скажут. А сейчас внимательно меня слушай. – Я послушно на нее смотрю и стискиваю зубы. Дышать становится труднее, как и слышать ее голос. Меня, то и дело, притягивает вниз , будто под ногами гигантские магниты. – Найди нечто острое. Нужно порезать ладонь, а затем нарисовать перевернутый треугольник.
- Порезать ладонь?
- Давай, Ари. Времени мало.
Киваю и медленно плетусь к тумбочке. Перед глазами все плавает, когда я пытаюсь найти канцелярский ножик. В конце концов, взгляд натыкается на ножницы, и я озадачено хмурю лоб: неужели я решусь на подобное?
Пальцы резко хватают ножницы, словно это мой последний шанс увидеть свет, и я в ту же секунду становлюсь на удивление решительной, смелой. Обратного пути нет.
Неуклюже падаю на колени и опускаю голову. Волосы скатываются с плеч. Дышать так трудно, что я начинаю присвистывать. Что со мной? Грудь горит. Мне очень больно.
- Давай. – Холодным голосом отрезает мама прямо над моим ухом. – Ты справишься. Мы все справились, Ари. Небольшой разрез. Это совсем не больно.
Я панически усмехаюсь. Может, это и не больно. Но страшно.
Через силу выпрямляюсь и смотрю обезумевшим взглядом на ножницы. Прикасаюсь холодным металлом к ладони левой руки. В лезвиях видно мое отражение. Отражение без четких очертаний, но с огромными, испуганными глазами. Наверно, именно такой сейчас я кажусь со стороны: безумной.
Аккуратно прохожусь острой стороной по руке и прикусываю губы, когда возникает колющая боль, и ладонь горячо вспыхивает. Кровавая линия становится все толще. Она в руке моей больше не умещается, и капли начинают литься на черный, деревянный пол.
- Рисуй. – Командует мама. Я слушаюсь. Она где-то рядом, но я ее не вижу. – Мы все в разное время встретились с Хозяином. – Неожиданно шепчет мама мертвым голосом. – Я была первой, и я согласилась сразу. Не сопротивлялась, потому что жутко испугалась, я не хотела умереть, и такой выход казался мне вполне разумным. Затем настал черед Норин, и нам с мамой пришлось рисовать треугольник ее пальцами, потому что она до последнего отказывалась принимать свою сущность.
Искоса гляжу на призрак матери. Она стоит у окна. Но лучи не освещают ее лицо. У нее до сих пор бледноватая кожа и синеватые губы. Я вдруг только сейчас замечаю то, что раньше не бросилось в глаза. Например, костлявые плечи, торчащие из-под свитера.
- Она не хотела становиться такой? – Хриплю я и встречаюсь с мамой взглядом.
- Не хотела. Но мы ее заставили.
- Почему?
- Потому что не хотели потерять. – Мама с силой прикусывает губы. Вина пролетает в ее прозрачном взгляде, и она горько кривит губы. – Теперь ей сложнее всех.
Отворачиваюсь и изнуренно сгибаюсь. Из меня будто выкачивают силы. Я протираю пальцами вспотевший лоб, и невольно понимаю, что оставила на лице кровавые разводы.
- Ты должна произнести: vocavit vos, Lucifer. – Неожиданно говорит мне на ухо мама, а я испуганно вздрагиваю: дыхание у нее настолько холодное, что по моей шее проносятся мурашки. – Не бойся. – Говорит она. – Ничего в нашей жизни не происходит просто так. А смысл ее как раз таки в том, чтобы понять, какая роль отведена тебе.
Приподнимаю подбородок, но неожиданно понимаю, что в спальне больше никого нет. Мама ушла. Ее нет. Боль вновь притягивает меня вниз, и я беспомощно выдыхаю. Не знаю, когда станет легче. А, может, легче не должно быть? Может, легче только мертвым?
Гляжу на песчинки, плавающие в тусклом свете, и притрагиваюсь к ним кончиками пальцев. Представляю, что я одна из них. Сколько правильных поступков мы совершаем в жизни? А сколько неправильных? Что лучше – умереть хорошим человеком или остаться в живых, но превратиться в чудовище? Человек всегда балансирует на краю пропасти, ему приходится, ведь жизнь – скопление крутых перекрестков, каждый из которых хранит в себе свои опасности, преимущества и последствия. И даже, когда мы говорим, что выбора у нас нет, мы нагло обманываем и окружающих, и себя, потому что второй вариант всегда есть, но он не всегда тот, что нам нужен.
Говоря, что пути обратного у меня нет, я жестоко обманываюсь. Я спокойно и мирно могу стереть корявый, перевернутый треугольник, нарисованный моими окровавленными пальцами, лечь в постель, закрыть глаза. Я могу вернуться к семье и не превращаться в то существо, что внушает ужас всей Астерии. И я хочу этого. Хочу увидеть родителей, Лору, хочу избавиться от осуждения окружающих, презрительных, испуганных взглядов. Да. Но не больше, чем остаться в живых.
Решительно впиваюсь ладонями в деревянный пол, опустив голову, и шепчу:
- V ocavit vos, Lucifer.
Неприятный скрип проносится по комнате. Дверь за моей спиной захлопывается, над полом вспыхивают серые занавески, и ветер, ворвавшийся с улицы, безжалостно врезается в мое вспотевшее, бледное лицо.
- V ocavit vos, Lucifer ! – Громче повторяю я, и разом захлопываются оконные рамы. Я неожиданно ощущаю безумный прилив энергии, который заставляет меня выгнуть спину и откинуть голову под таким углом, что перед глазами возникает шероховатый потолок.
Я не могу дышать ! Панически округляю глаза, пытаясь сесть ровно, но мое тело мне не подчиняется. Позвоночник взвывает от напряжения, я кричу, а звука нет. Пальцы резко выпрямляются ; обеспамятевшим взглядом я осматриваю знакомые мне стены. Н евидимые силки тянут меня все ниже и ниже, пока мое тело не прогибается так сильно, что волосы каскадом разливаются по черным половицам. Горло дерет от боли, мне кажется, что кричу я изо всех сил, со всей мощи! Но не единого звука не срывается с моих губ. Я уверена, что потеряю сознание от невыносимой рези в спине, однако внезапно мое тело отпружинивает вперед с поразительной, почти магической легкостью. И я измотано врезаюсь кулаками в испачканный кровью пол, испустив оглушающий стон, наконец, сорвавшийся с губ.
Становится очень тихо. Лишь мое сиплое дыхание прорывается сквозь молчание. Не понимаю ничего. Встряхиваю волосами, пытаясь стряхнуть ужас, панику, но не выходит.
- Ариадна Монфор-л’Амори. – Произносит низкий, хриплый голос, и я застываю. До моей шеи кто-то дотрагивается. Сероватые пальцы тянутся выше, поправляют мои волосы и, прикоснувшись к моему подбородку, медленно поворачивают на себя мое лицо.
Я не зажмуриваюсь. От страха проступают слезы, но я не отворачиваюсь. Послушно поворачиваю голову, хрипло втягиваю воздух и неожиданно оказываюсь в плену красных, огненных глаз, смотрящих внутрь меня, сквозь меня; смотрящих на мою душу.