- Как дела в школе?
- Я записалась в группу поддержки.
- Что? – Прыскает Мэри и вскидывает брови. – Серьезно?
- Завтра отбор. Но я ведь занималась гимнастикой, так что… – Со скучающим видом осматриваю яблоки, красиво разложенные на тарелке, и пожимаю плечами.
- Не знала, что ты хочешь быть чирлидером.
- Я и не хочу. Наверно. Вообще, это спор. – Дергаю уголками губ, вспоминая Мэтта, и ударяюсь лбом о поверхность стола. – Я должна продержаться хотя бы неделю. Только бы не сорваться. Терпеть не могу этих худощавых идиоток.
- Ну, ты тоже худая…
- Они еще худее. – Я вновь смотрю на тетю и морщусь. – Кости, просто торчащие во все стороны кости, правда! И безумно короткие юбки, едва прикрывающие зад.
- Если ты их ненавидишь, зачем согласилась? – Мэри-Линетт хмурит брови, а затем вдруг придвигается ко мне близко-близко и коварно улыбается. – А с кем ты поспорила?
- С другом.
- И друг, наверняка, очень симпатичный.
Я смущенно краснею и выдыхаю:
- Тетя Мэри!
- Что? – Она театрально хлопает ресницами. – Будто бы мне не было семнадцать.
- Такое ощущение, что кое-кто до сих пор не вышел из этого возраста.
- Лучше быть вечным ребенком, чем старой скрягой !
- Мэтт вполне обычный.
- Мэтт, - пробует на вкус Мэри-Линетт и щурится. – Тот самый, с которым ты гуляла вчера ночью «до школы и по площади»? Мэтт Нортон?
- Я гуляла не только с ним. Мы были втроем. – Защищаюсь я. – Еще Хэрри.
- Но поспорила ты с Мэттом.
- Да.
- И именно он высокий, черноволосый и голубоглазый, верно?
- Ох, лучше бы я тебе ничего не рассказывала. - Закрываю ладонями лицо и взвываю. Черт, сердце колотится, как сумасшедшее! Этот разговор явно выбивает меня из колеи.
- И, кажется, именно он встречается с Д жиллианной Хью – дочерью пастора.
- Откуда ты все знаешь? – Удивляюсь я.
- Городок маленький…
- Собираете слухи? Теперь я хотя бы в курсе , какое у вас тетей Норин хобби.
- И что на кону?
- В смысле?
- На что вы поспорили. – Мэри довольно ухмыляется и кивает. – Рассказывай, у нас с тобой не должно быть секретов, Ари. По части мальчиков – я просто гуру.
- Мне не нужны советы по части мальчиков. – Смущенно протягиваю я. – К тому же, мы с ним толком и не спорили. Просто, так, к делу пришлось, и я решила попробовать.
- Ох, осторожнее, моя милая.
- В каком смысле ?
Мэри-Линетт грустно улыбается и кладет ладонь поверх моих замерзших пальцев.
- Самое светлое сердце становится темным, когда его разбивают.
Не понимаю, откуда столько драмы. Мы же обсуждаем какие-то глупости, а в глазах у тети Мэри целая история. Я недовольно закатываю глаза.
- Мое сердце действительно разобьется. Если мы прямо сейчас не закажем пиццу.
Тетя глухо усмехается, а я перевожу на нее хитрый взгляд. Пусть не думает, что она меня раскусила. Я умею хранить тайны.
Б олее того, я умею убежать людей в том, что тайн никаких нет.
На следующее утро, спустившись на кухню, я обнаруживаю на столе записку: пицца в холодильнике, и, да, я никудышная тетя.
Усмехаюсь и плюхаюсь на стул. Прошла неделя, а такое чувство, что целая вечность. Я уже забыла, как выглядел мой прежний дом, какого цвета были обои на кухне; сколько горшков с анемонами стояло на крыльце… Я не помню запаха маминых духов, названий любимых книг Лоры и рычания двигателя папиной машины. Я забываю. И это страшно.
Неожиданно до меня доходит, что только мысленно я не смирилась с потерей, тогда как уже давным-давно живу дальше. Я боюсь сказать: мне лучше , потому что это будет не просто предложением. Это будет предательством по отношению к тем людям, которых я любила, и которых больше со мной рядом нет. Я предаю их. Предаю память о них. Мама и папа, и Лора: они превращаются в призрачные силуэты. И я боюсь, что однажды, вытянув руку, я наткнусь на пустоту; мне больше не за что будет ухватиться.
Воспоминания стираются. Как и все в этом мире: обида, боль, радость. Живешь ради мгновений, которые в скором времени исчезнут из памяти. Живешь ради призраков. Но не абсурд ли это? Пора опомниться, прекратить гнаться за молниеносными секундами, брать от жизни все не периодически, а постоянно. Правда, потом оказывается, что без горя – нет счастья. Без болезни – исцеления. Без одиночества – любви. И ты возвращаешься к тупику и оказываешься в сетях, сплетенных собственноручно. И тебя все устраивает, потому что ты привык ужасаться поразительной жестокости жизни и ее законов. И тебе хорошо.
Встряхиваю волосами и в очередной раз пытаюсь взять себя в руки. Слишком часто меня вырубает, и я вылетаю из реальности. Пора бы уже научиться контролировать себя и свои мысли. Что ж, оказывается, это совсем не просто, и, оказывается, именно этому мы и должны учиться всю свою жизнь.
Я достаю из холодильника пиццу, наливаю апельсиновый сок. Сегодня пробы в эту чертовую команду поддержки. Надеюсь, обойдется без жертв. Хотя, что я жалуюсь? Сама ведь записалась. И тут уж точно виноват не Мэтт. Он только показал мне обрыв, а вниз я сиганула вполне осознанно.
Сегодня дома поразительно тихо. Слышно лишь тиканье старинных часов.
«Дома» - интересно, когда это место стало мне именно домом? Странно. Быстро же я привыкла к тому, к чему люди привыкают месяцами. Может, дело в том, что здесь жила и моя мама, и ее мать. Десятки поколений Монфор рождались и умирали в этом особняке. И как бы жутко это не звучало, но данный доисторический склеп – мое родное пристанище.
Не хочу больше думать о том, как много смертей прознали эти стены, как много слез увидели зеркала. Просто скидываю тарелку в мойку и быстро плетусь к выходу.
Чем больше я думаю об этом месте, тем паршивее мне становится
В школе на меня смотрят настороженно. Эти взгляды дико раздражают, но я упрямо пытаюсь не обращать на них внимания. Мало ли, что себе напридумывали люди. Все мы знаем, что с фантазией у человека дела отличные.
Я отсиживаю первые четыре урока, а потом бреду в западное крыло, где расположен спортивный зал. Уже за поворотом я чувствую запах пота, рвущийся из раздевалок. Да уж, самое смешное, пожалуй, в том, что я соскучилась по этой вони. Глупо? Возможно. Вот только мой мозг помнит, что когда я занималась гимнастикой и до вечера тренировалась в зале, дома все было хорошо. Мама и папа были живы. Лора ждала в гостиной. Тогда меня ничего не тревожило, тогда мне хотелось стать свободной, независимой, сбежать. Тогда я ни черта не понимала. Но именно тогда жизнь была настоящей и счастливой.
В раздевалке девушки сканируют меня недоуменными взглядами. Господи, дай мне терпения не свернуть им шеи. Они такие настырные. П роклятье, неужели нечего больше обсудить? Я такая интересная? Таинственная? В чем, черт возьми, их проблема?
- Блэк? – Внезапно спрашивает низкий голос, и только сейчас я понимаю, что тренер стоит около стены, записывая что-то в свой блокнот. Останавливаюсь перед ней.
- Да.
- Ты как раз вовремя.
- Я очень дисциплинированная , – язвлю я, почему-то вспомнив слова Мэтта.
Однако тренер поднимает на меня свои серые глаза и грозно выдыхает. Ладно-ладно, шутки с ней пускать не стоит. Уяснила.
- Переодевайся. Форма в тринадцатом шкафчике.
- Уже? Но я ведь не прошла отбор.
- В твоем деле написано, ты занималась гимнастикой пять лет.
- Ну да.
Женщина захлопывает блокнот, кивает квадратной головой и на ходу сообщает:
- У меня центровая подвернула лодыжку. Станешь на ее место.
И все? Тренер уходит, девушки снуют туда-сюда. Я гляжу на них и думаю: еще есть возможность убежать и не натягивать эту уродливую синюю форму! Правда, потом мне становится как-то грустно. В конце концов, надо ведь чем-то заполнить будни, а я ничем кроме гимнастики и не занималась. Можно, конечно, записаться на дополнительные уроки по биологии, но боюсь, наш лысый учитель повесится, узнав, что я буду преследовать его и после занятий.