— Но оно никогда не станет семейной мечтой.
Она вздрагивает, как от удара.
Я хочу стать бесчувственной, ничего не ощущать и не понимать. Не видеть страдания на ее лице. Хочу стать обычной юной девицей, эгоистичной и ограниченной. Ведь
Алекс Кинг, 13.
— Потому что ты и есть многорукий Шива.
— Мне просто нравится чем-нибудь заниматься.
Тогда приезжай сюда, думаю я, убирая листок. У нас тут точно не соскучишься.
Я слышу легкое бренчание гитарных струн.
— Это еще что такое?
— Я настраиваюсь.
— Линдси Ньюман, ты что, говоришь со мной по громкой связи, чтобы можно было одновременно гитару настраивать? Ты же ставишь под угрозу священную неприкосновенность наших с тобой интимных разговоров!
— Расслабься. Родители уехали на званый вечер. Час назад торжественно оделись и отчалили. А твои как?
На кухонном столе я обнаруживаю две записки.
На одной нацарапано: «В магазине! Люблю, мама».
На другой: «Регистрируюсь на работе. П».
— Мои тоже уехали, — признаюсь я. — Но только без смокингов, платьев и по отдельности.
Я возвращаюсь в комнату.
— Наконец-то можешь посвятить вечер себе, — говорит она. — Надеюсь, ты закатишь вечеринку?
— Я уже с трудом слышу твой голос через пьяные вопли и орущую музыку. Наверное, надо пойти велеть всем успокоиться, пока соседи копов не вызвали.
— Созвонимся еще, ладно? — говорит она. — Я скучаю.
И я знаю: она говорит от чистого сердца.
— И я по тебе, Линдс. — В кои-то веки я могу не врать.
Трубка замолкает. Я бросаю ее на кровать и пристально смотрю на испещренный темными пятнами пол.
Меня буквально раздирают вопросы. Что произошло в этой комнате? Кем был тот парень? Чья кровь была на его руках?
Пусть это не мое дело, пусть это нарушение правил, пустая трата сил и способностей, но, как ни крути, в Архиве все мы давали одну и ту же клятву.