Эта мысль не приводит меня в отчаяние, ведь человек очень сложное существо, чтобы его можно было и в самом деле понять до конца.
Я иду мимо остановки. Неловко лезть в таком виде в автобус. К тому же я вспоминаю, что еще не делал сегодня своего обхода. Да и по маршруту товарища сегодня придется идти мне.
Я иду и закрываю люки, и многие, наверное, думают, что вот-таки и нашлась организация, которой это дело вменили в обязанность.
Я закрываю ловушки-люки перед школой, из которой уже вываливает толпа ребятишек. Они бегут с запрокинутыми головами, веселые, крикливые, шумные и не смотрят себе под ноги. Они еще не знают, сколько ловушек подстерегает их впереди.
Не знаю этого и я...
5. МАЙ
Весь май простоял холодный. Мой шеф сказал, что такой весны не было шестьдесят лет. Он прав. Почти прав. Такой весны не было еще никогда.
Деревья стояли голые и испуганные, и каждый день хлестал то холодный дождь, то мокрый снег. Все исходило тоской и ожиданием тепла.
И вот в последнюю неделю мая, когда казалось, что лето обойдет наш город, в утренней метеосводке передали, что днем ожидается двадцать градусов тепла, да еще и без существенных осадков. Никто не поверил в это. Как же! Двадцать градусов! После восьми месяцев снега!
Прохладное утро не предвещало обещанной жары. А когда я шел из института на обед, в черном плаще и черной кепке, солнце прожгло мою спину и разогнало кровь так, что застучало в висках. После дождей воздух был прозрачен и голубел, и что-то уже происходило с голыми ветвями деревьев. В недвижном воздухе ясно слышались шорохи и вздохи, словно звуки радостного пробуждения. Окна девятиэтажек студенческих общежитии раскрылись настежь, и в них уже торчали голые спины парней и девушек, подставленные чисто вымытому солнцу.
Странно было смотреть на людей, что шли по улицам. Кто в плаще, кто в пальто, кто перекинув пальто или плащ через руку. Никто ведь не поверил с утра в это тепло. И какая-то мягкая растерянность в лицах: извините, так уж вышло... Конечно! Сбросить с себя, наконец, и зимнюю одежду, и зимнее настроение.
А я иду, так и не сняв плаща: пусть все расплавится во мне от солнца. Трава кое-где уже повылезла из земли и зеленеет. Птицы одурели от счастья: голуби, воробьи и скворцы копошатся в земле и на влажном еще асфальте. Тополя на глазах выбрасывают из почек сережки и роняют их на плечи и головы прохожих. Сережки пахнут смолой, или это так пахнут осыпавшиеся стручки почек?..
Я подхожу к дому и чувствую, что меня ждет еще что-то радостное. На мгновение я пугаюсь: мне уже ничего не надо. Пусть это будет завтра, а сегодня я уже переполнен счастьем.
Я подхожу к двери, вставляю в замочную скважину ключ, за дверью тишина. Странно. Почему это Никса не встречает меня радостным лаем? Я открываю дверь и вхожу в прихожую. Ах, вот все-таки она. Собака бросается ко мне, цокая когтями по полу, виляя хвостом, нагибаясь и приседая. Сейчас бросится ко мне на грудь и попытается ткнуться мокрым носом в ухо. Я нагибаюсь. Так у нас заведено. Но Никса вдруг бросается в комнату, залитую солнцем, припадает там передними лапами к полу, взвизгивает, снова бросается ко мне, прыгает передними лапами на грудь, но тут же, перевернувшись прямо в воздухе, снова бросается в комнату.
— Никса! — кричу я.
— Гав! — отвечает Никса из комнаты.
— Что с тобой сегодня? Это весна на тебя так подействовала?
— Гав! Гав! — Как четко различается в собачьем лае радость.
Нужно немного прогулять собаку. Я снимаю наконец плащ и протягиваю руку за поводком.
— Гав! — говорит собака.
— Да что с тобой, Никса?!
Я вхожу в комнату.
На стуле у окна сидит девушка и гладит по спине мою собаку. Не так-то просто это сделать — Никса вертится как вьюн.
— Здравствуйте, — говорю я тихо и растерянно.