даже у детей, с надписью на арабском "Убей еврея!" И на повязку они кровью наносили полоски - по числу жертв - любого пола и возраста. Я видел, как они стреляли из огнемётов по женщинам и детям, согнанным со всего города на берег, где даже нальзя было зайти в воду из-за прибоя и острых камней. Стреляли войска из всех стран - даже из Пакистана и Афганистана, даже из Ирана и Ливии. А нас было всего три миллиона, включая сотни тысяч способных только молиться мужчин, наших бесчисленных ироничных и амбициозных стариков и старушек, наших умненьких, раскованных и балованных детей, наших нежных и беззащитных, как вы, Джулия, прекрасных наших девушек, с которым делали то же, что делали и собирались сделать ваши фанатики..." "Но вы же эвакуировались?" "Это была не эвакуация... Это был трансфер - трансфер евреев по-арабски... Порт был разрушен дотла, город пылал, горели пришедшие за нами суда на рейде. И не было НИ ОДНОГО военного корабля, кроме нескольких наших, уже левых и правых вместе... Но что они могли сделать против всех арабских флотов и армий?.. Потом, когда нас почти не осталось, мы увидели с горы, где держали круговую оборону еврейских кварталов, две эскадры. Это подошли одновременно корабли Шестого флота США и вашего Черноморского флота. Они своими пушками и самолётами помогли нам хотя бы оставить этот ад... Да, мы все, способные носить оружие... мы тоже убивали! Мы слишком долго были преступно добрыми... Вот так я за три недели и превратился из кабинетного учёного в профессионального убийцу, Джулия. Умелого и беспощадного!" "Да уж, - глаза Юлии засияли. - Двух таких могучих монстров, каждый как два Дани, за полминуты! Дани, вы - настоящий герой! И действительно умелый! Надо же, сначала разгромить их мотоциклы!" "Это вышло случайно, - заметил Дани. - При такой жаре бензин, как правило, не взрывается даже от искры, попавшей в проломленный бак. Это только в кино машины и мотоциклы вспыхивают от любой пули..." "Неважно! Ведь надо же было сообразить , что они просто потеряют разум уже от самого факта нападения не на них, а на мотоциклы - самую любимую часть их существа, самую надёжную часть их смертельного оружия, Дани... Я так рада, что вас встретила! Хотите, поедемьте ко мне..." "С огромным удовольствием, Джулия, но только... домой вам надо вернуться как можно позже. Кто-то мог видеть, что вы пошли одна загорать, и заподозрить, что это были именно на месте событий..." "Ну и что же? Я свидетельница и пострадавшая. Мне-то чего бояться?" "Джулия! Такие наглые бандиты просто не могли совершать подряд столько убийств без могущественного покровительства. Они не зря никого и ничего не боялись... Нас с вами запросто сделают нападавшей стороной. Особенно меня, как иммигранта. А пока попробую-ка я хотя бы издали оценить ситуацию." Он ловко поднялся на створный знак. Вокруг всё ещё густо чадящих чёрным столбом дыма в голубое небо мотоциклов толпились казавшиеся крохотными отсюда фигурки людей. Стояли три милицейских "газика", разъяренно носились с десяток мотоциклистов. Грохот их моторов был слышен как если бы они были рядом. На близлежащем шоссе стояло множество машин. Как всегда, на кровь м смерть сбежались сотни зевак. Совсем не та будничная милицейская работа, что идёт в пустынных дюнах после обнаружения очередного изуродованного до полной неузнаваемости, а потому неопознанного и никому не интересного женского трупа... На автостанции степного села, куда решились, наконец, выйти Дани и Юлия, было тихо и пыльно. Они остановились в сторонке, с улыбкой отклоняя предложения женщин со скамеек под навесом занять свободные места в тени. Дребезжащий запылённый сельский автобус промчался, не останавливаясь, мимо кишащего рокерами места происшествия и привёз неизвестных героев дня в центр огромного города. И до позднего вечера не улицах и в парках всегда праздничной роскошной Одессы можно было видеть уже привычную здесь красивую пару - израильский беженец с русской девушкой. Если они чем и отличались от других подобных пар, так это тем, что девушка, бесстыжая, ходила со своим кавалером всюду явно без лифчика и почему-то нигде не садилась, даже в кафе-мороженном и в полупустом трамвае до Лузановки. "Ой, как я устала!..- наконец, упала она в своей комнатке на кровать лицом вниз. - Так всё горит..." "Вы позволите обработать... ваши раны? неуверенно спросил Дани, когда они заперлись. - Я купил всё необходимое..." "Умница вы мой, - глухо сказала она в подушку. - А я думаю, чего это вы во все аптеки заходите... Конечно, обрабатывайте. Не звать же чужих... А меня вы там уже видели..." Обработка закончилась таким сексом, какой обоим и не снился. И продолжался этот пир двух поруганных душ и молодых тел всю неделю, пока Юля была на стажировке. В городе был, между тем, неслыханный скандал.
Кто-то, представляете, зверски убил двух прекрасных молодых людей, к тому же сыновей второго секретаря горкома и зама начальника КГБ. Бедные мальчики поехали себе к морю покататься на мотоциклах, а их не только забили камнями злобные хулиганы, не только подожгли их мотоциклы, но зверски сожгли их самих на бензиновом костре - двух студентов-отличников, активных комсомольцев, чемпионов по мотоспорту. Их хоронила вся мотоциклетная Одесса, все последователи великого Уточкина - славные и благородные одесские рокеры. Закрытые гробы везли на колясках, вокруг ревели мощные "Явы" и "Уралы" с мужественными парнями, затянутыми в чёрную кожу и копыта, с куполами шлёмов на головах. На кладбище был салют сводного батальона войск КГБ СССР и клятвы молодых людей найти гнусных убийц и отомстить. Помертвевший от горя гэбэшный полковник сказал, что для него теперь дело чести всей его жизни найти и обезвредить банду преступников, невинной жертвой которой стали эти светлые наивные, такие добрые и доверчивые мальчики... Юлия и Дани стояли в толпе зевак, слушая душераздирающие речи о том, каких светлых людей потеряла любимая Родина. Дани обнаглел и, вытирая глаза платком, положил цветы к могиле. "Этих я пришиб во-время, - шепнул он, вернувшись к прячущей улыбку Юлии. - Жаль, что тех не успел..." Потом он провожал её на переполненном вокзале, совал в руки цветы, что-то горячо говорил на своём певучем непонятном иврите и без конца целовал её глаза, почему-то только глаза. Она проплакала всю ночь, но даже на Киевском вокзале столицы, где её, в её Зиме после короткого Лета, встречал и дежурно целовал в щёчку постылый муж, на глазах её всё ещё было тепло нежных губ доброго несчастного смелого её Дани... Горячий израильтянин так зарядил её своей стратью, что она впервые изменила свой клятве мести и устроила несчастному Жене "пир богов", как он назвал их отношения. Целый месяц Евгений ходил как в бреду от неслыханного для него секса с фригидной вроде бы женой. Верный своим приоритетам, он даже не пытался понять причину её пробуждения, а заодно и природу странного свежего шрама поперёк нежных выпуклых ягодиц своей жены, появившегося после её стажировки в ту же злополучную Одессу. Она объяснила, что случайно села в трамвае на косу, положенную на сидение пьяным дачником. Что же, это объяснение, правда без последующего внезапного и бурного проявления её женской природы, казалось правдоподобнее любого другого. Тем более, что она скоро снова взяла себя в руки и вернула себя и мужа в их вечную Зиму...